Русская Океания
Шрифт:
Французы дрогнули. Должно быть, сказалась историческая память тех времён, когда казаки гнали Наполеона из России, а затем гарцевали по парижским улицам. И вот — вновь эти жуткие всадники Апокалипсиса на огненных конях!..
Полусотня Паланского полка вырвалась из леска и врезалась во фланг десанту. Штуцерные выстрелы быстро смолкли, доносился лишь глухой, прерывистый стон: «А-а-а-а!» Казаки с невероятным проворством кололи французов пиками, делая выпады, будто шпагой; воздух дрожал стальными бликами. Вслед за казаками подоспела стрелковая партия, бегом
Вскоре с десантом было покончено. Части морских пехотинцев удалось бежать к баркасам и отплыть, некоторые догадались бросить оружие и просить пощады, но многие остались лежать мёртвыми и ранеными на пространстве перед батареей.
Коммодор Фарли в бешенстве кусал губы. Вместо триумфального входа в городок и торжественного банкета — потери, отступление и дырявый «Шарлемань» на буксире! Не взять превосходящими силами скромный опорный пункт русских — за это в Лондоне не похвалят. Как бы не пришлось расстаться с должностью, а заодно и с честью…
Следует заметить, что коллега Фарли — контр-адмирал Прайс, безуспешно штурмовавший Петропавловск, — не стал долго размышлять, а покончил с собой выстрелом в сердце на глазах у экипажа. Русские, с уважением относящиеся к воинам (хотя бы и вражеским), выделили ему ровно столько земли, сколько заслуживает интервент. Даже назвали мыс, где похоронен Прайс, его именем. Вот, мол, ваше место — погост. Приезжайте чаще, мы ещё ям нароем…
Коммодор оказался не столь щепетилен в вопросах чести британского флага (тем более, погибли какие-то французы-лягушатники). Он только отвёл свою эскадру из бухты, чтобы поставить на якоря вне зоны огня.
Фарли ещё не сказал своего последнего слова. В его распоряжении по-прежнему оставался мощный контингент и артиллерия, числом стволов гораздо больше русской.
Отпевали матросов, казаков и батарейцев, павших в схватке у Северомысской.
« Небольшая церковь Святска, — записал позже Иоганн, — была буквально осаждена толпой горожан и тетенцев, желавших выразить последнюю признательность людям, которые отдали жизни, защищая свою землю. Горе жителей было велико, но на их лицах я видел гордость и великое одушевление победой. Малый отряд сбросил в море сильного противника; все считали это большой честью для колонии и русского флага. Всеобщее сострадание вызвал мичман, приведший на помощь казакам стрелков-аскольдовцев — сей молодой офицер был наповал убит штуцерной пулей в грудь, — а замужние женщины особенно плакали над мальчиком немного старше Стахи».
— Как ребёнок оказался на батарее? — недоумённо спросил Иоганн, когда его оттёрли от самого меньшего из стоявших в ряд гробов.
— Из-за храбрости, — ответил мрачный, закопчённый кузнец и стал пробиваться к выходу; его ждали горн и наковальня.
— Фимка-то? Он кантонист, кокоры к пушкам подавал, — разъяснила немцу круглолицая
«Фимка… Значит — Ефим, Евфимий. Как я расскажу о нём дома? Там дети играют, шалят… А здесь под огнём носят пороховые заряды».
Панихида окончилась, прозвучало «Души их во благих водворятся, память их в род и род». Людской поток вынес Иоганна из церкви; очнувшись от тягостных дум, этнограф заработал локтями.
«Я должен обратиться к старшим офицерам».
Он нашёл их вместе — коменданта, старого Иван-да-Марью, капитана «Аскольда» и командира флотского экипажа.
— Господа, приношу извинения, если я вам помешал, но неотложное дело…
— Говорите, герр Смолер, — сухо молвил комендант, — только скорее.
— Прошу зачислить меня волонтёром в стрелковый отряд. Я хочу защищать колонию.
Офицеры молча переглянулись, затем комендант сказал:
— Вы иностранец. Пруссия в войне не участвует…
— Пусть моё подданство не беспокоит вас, — волнуясь, пылко заговорил Иоганн. — Прежде всего я славянин. Политика — дело государей и министров. Лично меня возмущает, что Европа вступилась за турок, против христиан… Здесь живут мои братья, я не могу остаться равнодушным. Уверяю вас — я буду полезен. Неплохо стреляю в цель, хорошо фехтую… вот только управляться со штыком я не обучен.
— Позвольте замолвить слово за герра Смолера, — подал голос седоусый Марушкин. — Имея с ним длительную беседу, я убедился — он человек искренний. Не льгот просит, а ставит на кон свою голову. Это по-нашему.
— Согласен, Иван Михайлович, — кивнул комендант. — Герр Смолер, вы приняты добровольцем. Я распоряжусь — вам выдадут оружие и определят в отряд. Принять у вас присягу и зачислить солдатом не могу — всё же подданство… Сражайтесь на свой страх и риск, как партизан. Что у вас говорят, отправляясь на войну?
— С нами Бог. — Иоганн по-военному отдал коменданту честь. На душе стало светло и легко, будто снялись грехи всей прошлой жизни. Преграда, разделявшая его с этими смелыми и чистыми людьми, пала, и он решительно шагнул на их сторону.
«Наверно, я был с ними всегда. Только условности велели мне считать себя чужим».
На «Грифоне» коммодор Фарли принимал капитана де Сангрэ. Командиры эскадры, подавленные первой неудачей и оттого злые, совещались о дальнейших действиях.
— От офицеров мне известно, что солдаты смущены присутствием казаков…
— Прошу вас, Огюст, называйте вещи своими именами. Ваши солдаты боятся этих дикарей с их пиками, хотя казаков меньше эскадрона.
— Их фланговый удар достаточно силён. Как-то ваши «красные мундиры» выдержат его?.. Эти русские — совсем не китайцы, с которыми вы имели дело.
— Там приходилось опасаться лишь маньчжуров. Тактически безграмотные, они, по крайней мере, обладали личной доблестью и не разбегались как крысы. Гибли, но не отступали, даже будучи в меньшинстве.