Русская Океания
Шрифт:
Сенат потребовал с него финансовый отчёт об экспедиции — с копеечной точностью учесть каждую луковицу! — а он настрочил «Предложение об улучшении положения народов Сибири». Каково?!
На дворе бироновщина. Пиры, балы, увеселения, женят шута на козе, совками отсыпают лизоблюдам бриллианты. По улицам водят человека в мешке, с цепью на шее; на кого он укажет — тот погиб. Папан будущего генералиссимуса Суворова с братом страшного Андрюшки Ушакова — шефа Тайной канцелярии, — вздёргивает людей на дыбу и порет их кнутом.
Что касается отваги — все освоители дальних окраин поголовно люди из легенды.
Промышленники плыли в Америку на шитиках— судах, обшивка которых скреплялась китовым усом, ремнями или таловыми прутьями. Сколько таких шитиков рассыпалось в пути?..
Когда в Испании и Голландии строили галеоны и корветы — у нас связывали суда лозой! И плыли на них за горизонт. Да хоть к чёрту на рога! только подальше от безумства столичной знати, их роскоши, алчности, удушающей атмосферы доносов, слежки и поборов. Центральная Россия, словно чудо-мельница, выбрасывала людской поток: «На Восток! На Восток!»
Суда на ремнях сменили гвозденики, на медных гвоздях. Чудовищные, грузные, с короткой мачтой-бревном (иначе ветер переломит) и парусом с кафтан величиной (из экономии), они плыли только при попутном ветре, со скоростью не больше 1 1/2 -1 3/4 узла, или дрейфовали. От Камчатки до Алеутов гвозденик добирался год!
Вы согласны год плыть в Америку на судне-уроде, заживо сгнивая от цинги, чтобы в конце пути получить в живот копьё алеута или эскимоса? Это невозможно ни перенести, ни повторить. Мы не можем судить этих людей по нашим меркам.
Под стать промышленникам и морские офицеры — те даже прибыли не искали.
Они шли через всю страну, ломая людей и лошадей, тащивших на себе корабельную оснастку — включая якоря! Они сами горели, как спички. Лейтенант Прончищев взял в плавание к Таймыру жену Машу, которой не было 19-и — супруги умерли в походе, с разрывом в пять дней.
Они столбили новые берега своими могилами. Надписи на крестах становились названиями на карте. Только Беринг (святой, что с него взять!) ничего своим именем не назвал — это сделали потом.
Им хотелось узнать, где кончается Россия, потому что её край там, куда они дойдут.
— Внимание! Мне нужна дюжина крепких молодцов для дальней морской прогулки. Мы отправляемся в испанскую Алаину, на остров Розарио-дель-Норте, до него всего тысяча миль. Плачу восемь фунтов каждому добровольцу, плюс по три соверена тем, кто захватит оружие. По прибытии — крупная денежная премия. Есть желающие? **
— Славно здесь. — Лиса с наслаждением
Хижины-времянки ставили на бамбуковых шестах, крыли громадными листьями, похожими на перья великанской птицы и твёрдыми как жесть. Дождь сливался с них, под крышей оставалось сухо.
— Здесь люди чужой. Язык другой, — старательно выговорил сын вождя. — Я иду печка, резать тюлень, топить жир.
Сегодня проводник вывел охотников на новое лежбище, где хрюкало и крякало целое поле морских зверей. Знай только бей, да старого самца к себе не подпускай — цапнет, насквозь прокусит!
«А-а-а! Гони, загоняй! Уходят! Не зевай, Тимоха! берегись!»
Стадо металось как похлёбка, взбаламученная ложкой, захлёстывая машущих дубинами охотников, оставляя на песке распластанные туши.
«Топорок, расплёл бы ты косы. Смех смотреть, будто девица», — подтрунивала Лиза, провожая Ермолая на охоту.
«Я… — мускулистый кумарин запнулся, подбирая правильное слово, — человек, который… охотник. Малому надо показать… что он… что я могу убить много. Сильный. Потом жена».
В промышленный поход с русскими отправились креолы и кумаре. На двенадцатисаженном пакетботе «Ягода» хватало места и людям, и пушкам, и бочкам для жира.
Митяй поплыл вдоль берега на зюйд — по государеву делу. Лиза осталась хозяйкой в отряде. Забойщиками командовал казак Рябой, а она распоряжалась на стоянке.
— Бочки полный, шкура в соль, — кратко доложил кумарин, когда добычу дня разделали. Над берегом поднялся дух горячей ворвани. — Мясо хотят взять маруны — дать?
— Лизавета Патрикеевна, мясо по твоей части, — повернулся Рябой. — Как распорядишься? Маруны нас привечают не впервой…
Язык алаинских туземцев был равно чужд и Топорку, и Лизе; только Рябой и несколько казаков понимали их. Невысокие, ладно сложенные, чернявые и сильно смуглые, они сидели в стороне на корточках, посверкивая угольками глаз. Одежду им заменяли лубяные полотна. Рядом безмолвно держались собаки — поджарые, серо-жёлтые.
— Дадим. Позови их, дядя Рябой. Спроси, кто они.
Старший марун выслушал Рябого и заговорил, поднимая руки к угасающему небу.
— Они зовутся фейя мара, люди луны, или манахуне, свободные. Их остров — Лехапуа. Они хотят медаль, как у Топорка, мяса для собак, сабель, ружей и пороху.
— Медаль мой, — нахмурился Ермолай. — Отец вождь сегодня. Я вождь завтра. Если мне смерть, медаль дать другой сын.
— На твою они не зарятся, свою хотят. Однако, — Рябой огладил бороду, — нельзя давать. У нас мир с гишпанцами. Государь император велел — не задирать колонию… Так что в этот раз марунам хватит мяса.