Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

«Не плакать, нет… и не просить щедрот…»

Не плакать, нет… и не просить щедрот, И крыльев не просить земных и слабых, Но вдруг увидеть свет иных высот И веточку любимых белых яблонь. И вот постигнуть: наша жизнь не мрак, Не горестное заточенье духа, Раз не осилить, не сломить никак Прозренье взора, окрыленность слуха. И нет тоски… а если есть она, То светлая, воздушная, святая, И если власть ей надо мной дана, То легкая, как облачная стая. 1940

ПАМЯТЬ

Будь равнодушна и тогда, когда Неистовая память сердце жалит: Пускай

идут медлительно года — На них начертаны судьбы скрижали. Живи тоской и другом назови Весенний день с апрельскими глазами, И карточкой отцветшею порви Лукавую предательницу — память. 1937

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК

Ты обречен, живя в двадцатом веке, Питаться соками своей души — И видеть в каждом близком человеке Пришельца из тропической глуши. И слушая неспешный жизни говор — Куда спешить? — все к одному пути — Оглядываешь всех и ловишь взоры: В них радости и солнца не найти. Не открывая сердца их укорам, Ты сознаешь, что молодость не та. Ах, не Колумбом плыть к чужим просторам Нам, у которых Родина — мечта! 1937

«Усталый взор. Поклон учтивый…»

М. В. X.

Усталый взор. Поклон учтивый, И снова думы о былом. Несется вдаль трамвай крикливый С синеющим на окнах льдом. И каждый раз на том же месте, Неся тяжелый груз тоски, На задрожавшие мостки С трамвая сходит с нами вместе Седой, усталый генерал, Который блеск России знал, Которому Россия снится Замученной императрицей… 1937

«Молва земная принесла к тебе…»

Валерию Перелешину

Молва земная принесла к тебе Волнения житейские, печали, Приклеила их ярлыком к судьбе, Чтобы они пророчеством блистали. И ты, вдохнув их безнадежный яд, Неясные намеки, вздохи, стоны, Воинствующий сбросил свой наряд, Стал иноком коленопреклоненным. И мир с его враждою и тоской Ушел во мглу. А ты выходишь, мудрый, Благословляя благостной рукой Беспечный мир и ласковое утро. 1937

КУСТ САКУРЫ

У нежности влекущие глаза… Как в этот век, стремительный и четкий, Бетонированный, запутанный вокзал Стыдливо приютил в углу решетки Не кактусы, не пальмы дальних стран — Взглянув на них, душа не дрогнет даже — Нет, там в углу, как розовый туман, Сакуры куст. Он часовой на страже! Пусть поезда (не деревенский мул) Орду людей несут в иные дали, Где в городах свинцовый дым и гул И новые написаны скрижали. И житель равнодушный городской С покорностью и скукой небывалой В который раз гудящею толпой Пройдет — столикий — по вокзальным залам. В который раз… Но вот однажды он Помедлит вдруг у кованой решетки… И в этот миг стремительный и четкий, Когда над городом разлит неон, Услышит музыку далеких сфер, И крылья нежности подхватят душу. Так, городской столикий Агасфер, Покой гранитный будет твой нарушен. 1940

КИТАЙСКАЯ ПАШНЯ

Осторожней проходи по пашням: Мирно спят здесь прадеды твои, Охраняя твой посев вчерашний Всем долготерпением любви. Посмотри, закат стал бледно-синим, Выцветшим, как рубище твое. У колодца слышен крик ослиный — У колодца, где вода гниет. И, встречая легкие

зарницы, Ласково кивнут тебе цветы. Станет взрослым сын твой желтолицый, Тишину полей поймет, как ты. Он не сложит песен. В строгом взоре Мудрость предков и покой земли. Никакое не осилит горе Тех, что слиться с пашнями смогли. Дедовские холмики средь пашен — Густо покрывает их трава — Без гранитных усыпальниц, башен, Шепчут внукам вещие слова. Наклонившись над холмом убогим, Слушает бесстрастный сын полей, Как вдали по солнечным дорогам Пролетают стаи журавлей. 1940

«Я знаю, шестикрылый серафим…»

Я знаю, шестикрылый серафим Не спустится с благою вестью рая. Так почему ж надеждой мы горим На то, что долетит к нам весть благая, Такая весть, что сердце, замерев На миг, как будто биться перестанет? И кажется: пройдут усталость, гнев И счастье недоступное настанет. Но серафимы не слетают к нам — Миры иные их влекут сияньем — Ведь мы, представ их ангельским глазам, Им грудь пронзим неведомым рыданьем. И скажет нам Господь: «Я дал вам жизнь, Я подарил вам житницы, просторы, Когда же ангелы мои взглянули вниз, Вы горечью наполнили их взоры. И вот отныне суждено, как вам, Им слезы знать, отчаянье и муку!» И серафимы не слетают к нам, Боясь узнать про нашу боль и скуку. 1941

БЕЖЕНЦЫ

Бегут чредой встревоженные годы, Как кони древнеримских колесниц, И снова поезда и пароходы, На пристанях смесь языков и лиц. У всех в глазах, не знающих покоя, Стремление неведомо куда. С какою беспредельною тоскою Они ушли из дома навсегда! А старцы на библейские страницы Слезливыми глазами смотрят вновь, И вздрагивают трепетно ресницы, И в жилах так неровно бьется кровь, Когда они читают про изгнанье. «Куда идти?» Немой упрек в глазах, Тысячелетнее в груди рыданье И прадедов молитвы на устах. Гонимые… Подрубленные ветви… Тысячелетья длится тяжкий сон. Его потом опять увидят дети, Он словно тайным смыслом освящен. 1941

«Твоя страна — за дымкой непогоды…»

И ладанки с землей родимой Мне мой отец не завещал. В. Ходасевич

Твоя страна — за дымкой непогоды. Не увидать, не услыхать ее. Ты перерос печали и невзгоды, Но не поймешь, о чем она поет. Как ни влечет тебя полет орлицы, Подъемы ввысь неведомы тебе. Скорей архангел Божий лётом птицы Низринется наперекор судьбе. Опустится он, как орел крылатый, На гребни гор, где Демон пролетал… Но может быть, проснешься?.. Час расплаты Приблизился… Ты обновленным стал. За то, что столько лет была гонимой, Ей шлешь благословение любви. Не зная запаха земли родимой, Ты пыль ее таил в своей крови. 1941

«Карусель, карусель… Снова дни закружились мои…»

Карусель, карусель… Снова дни закружились мои Я в плену у тебя, я почти не бываю своей. Карусель, карусель, лебединую песню любви Напевают опять хороводы твоих лебедей. Но ответь, почему обмануть меня хочешь опять И со мною несешь не моих, а чужих лебедей? Поверни, карусель, я не буду их песням внимать! А не можешь — тогда закружи и убей И меня, и чужих лебедей!