Русская жена эмира

Самари Артур Камалович

приказ эмира.

– Весьма благодарен, - тяжело вздохнул дервиш. – Верьте мне, я вас не подведу и к

вечеру догоню наш караван.

– Желаю скорейшего излечения.

В знак благодарности дервиш склонил голову, затем тяжело встал на ноги и вернулся

под свой навес, где ждал его брат по вере. Советник проводил его взглядом, видя, как

второй дервиш помог Даврону сесть на коврик под навесом. Затем они принялись за еду,

держа чашки на коленьях, и вынимая

из бульона замоченные кусочки лепешки.

Николаев отложил чашку в сторону: даже мясо не лезло в горло. Он все еще думал о

дервишах. Спустя минуту он велел своему солдату вызвать командира отряда.

От горячего бульона лицо Таксынбая сделалось мокрым. Он сел рядом с полковником,

вытер лоб рукавом и был готов слушать. Но прежде советник отослал своего охранника:

«Погуляй, у нас есть разговор». И тот удалился к поварам, которые мыли посуду прямо в

казане.

– Таксынбай, - тихо заговорил советник, - этой ночью надо будет лишить жизни

дервишей. Это приказ эмира. Почему и зачем, сам догадаешься. Мне и самому это

неприятно, но…

– Раз эмир решил их казнить, значит, так нужно. Правителю виднее.

– Вот именно, он должен думать, прежде всего, о благополучии миллионов бухарцев, а

уж затем о судьбе отдельных людей. Так следует рассуждать государственным мужам, -

успокоил себя советник.

– Мне ваша ясна: казна Бухары превыше всего, даже верного слуги.

– Сделайте это бесшумно, когда они спокойно лягут спать. Но будь с ними осторожны:

Даврон не такой уж простой человек, каким кажется. Недавно он подходил ко мне.

Сказал, что желает ехать в свой кишлак, к какому-то лекарю, для лечения. Мне думается,

это его уловка, чтобы сообщить своей родне о пещере.

– Точно, он хитрит. В этом я не сомневаюсь. Как-то наш эмир сказал мне, что Даврон

очень богат, хотя являться дервишем.

– Все должно случиться, когда дервиши будут в глубоком сне. Тела закопайте

подальше, а утром солдатам скажете, что Даврон с помощником отправились в свой

кишлак на лечение его раны.

– Воля нашего государя будет исполнена!

И командир зашагал к солдатам под большой навес. На лице Таксынбая была улыбка:

«Наконец-то справедливость восторжествовала, да будет славен эмир! Каждый бродяга

должен знать свое место, он не может быть выше господ благородных кровей. Разве

мыслимо, чтоб оборванец стоял выше, чем начальник его личной охраны, тем более мой

отец долгие годы был главным министром Бухарского эмирата!»

Когда Таксынбай ушел, Николаев окинул взглядом бескрайнюю степь. И ему

вспомнилось, как перед уходом каравана из

Бухары они с эмиром обсуждали судьбу

59

Даврона. Это происходило в его кабинете. Алимхан сидел за большим столом, где

красовались изящные вещички из цветного стекла и золото.

– Поверь, друг мой, - тяжело вздохнул эмир, - я делаю это с огромным сожалением,

давая тебе такое поручение. Хотя Даврон мой верный слуга, и все же он человек и

наделен мирскими слабостями. И самое главное - казна Бухары стоит намного больше,

чем жизнь слуги.

– Я не эмир и мне трудно судить об этом.

Говоря такие слова, Николаев невольно задумался о себе: «Ведь я тоже буду знать место

казны, как и Даврон, не ждет ли и меня такая же участь? Чем я лучше этого дервиша?

Да, мы хорошие друзья и он доверяет мне, но этого недостаточно. Иногда интересы

страны оказываются превыше всего, и эмир сам в этом признался. Что же делать? Может,

отказаться? Но я уже дал согласие и идти на попятную как-то стыдно, будто я трус. А

может, эмир не собирается убирать меня, ведь скоро я буду нужен ему? Кто будет

защищать стены Бухары от большевиков. Нет, сейчас он меня не тронет. Но это может

случиться позже. Вот тогда я сбегу с Натальей. Но прежде я получу награду от эмира - не

меньше десяти килограммов золота».

Вспомнив об этом разговоре, Николаев успокоил себя. Так что пока можно быть

спокойным.

По своему обыкновению дервиши ложились спать рано, сразу после вечернего намаза,

но сегодня молитва затянулась. Они по памяти читали суры из Корана, сменяя друг

друга, певучим голосом. И затем легли на теплый песок, сложив под голову свои

холщевые сумки.

– Да, Курбан, я забыл сказать тебе, завтра утром я поеду в свой кишлак к одному

лекарю, а наш караван я догоню к вечеру.

– Учитель, возьмите меня с собой.

– Не могу, Одылбек не позволит, он и меня не желал отпустить.

Дервиши вскоре заснули.

Утром, едва открыв глаза, Николаев первым делом вспомнил о дервишах. Их навес

исчез, как они и сами. Тогда советник поднялся на ноги и стал разглядывать степь, пока в

ста метрах не заметил свежий бугорок земли.

БОЛЬШИЕ ЖЕРТВЫ

До Бухары оставалось три дня пути, и вечером отряд остановился недалеко от городка

Саран. В полночь, когда солдаты дремали, Одылбек разбудил рядом лежащего охранника

и велел позвать к нему Таксынбая.

Командир явился заспанным, сел рядом и тревожным голосом спросил:

– Господин советник, что-нибудь стряслось?