Русские исторические женщины
Шрифт:
Как почти все женщины первой четверти восемнадцатого столетия, княжна Долгорукая одной ногой так сказать, стояла еще позади рубежа, отделявшего старую Русь от новой, так что на воспитании ее должны были лежать старые краски, только жизнь и обстановка давали уже им новый оттенок.
В 1707 году, молодой девушкой она вышла замуж за немолодого уже вдовца, Василия Салтыкова – следовательно, породнилась с царской семьей, хотя Долгорукие и прежде бывали в кровном родстве с владетелями русской земли.
Семейное положение, в которое поставлена была молодая княжна, и составляет все содержание ее жизни. Положение это становится до некоторой степени характеристикой эпохи – и оттого несложная, но и нерадостная жизнь этой женщины приобретает в наших глазах интерес исторический.
Десять лет прожила бывшая княжна Долгорукая в замужестве с Салтыковым, и жизнь эта не выходила, по-видимому, из колеи обыкновенных, рядовых
Вследствие родства с царским домом, Салтыковы обращаются в придворной сфере. В 1718–1719 годах они живут в Митаве, при дворе герцогини курляндской Анны Иоанновны, которая, как дочь царицы Прасковьи, приходилась племянницей Салтыкову, а по нему – и его жене, Александре Григорьевне Салтыковой.
Около этого времени у Салтыковых разыгрывается семейная драма, источник которой нам неизвестен, но самая тяжелая роль в этой драме выпадает на долю Салтыковой. Разлад между ними, может быть, начинался давно, но резкое обнаружение его относится к тому времени, когда Салтыков начал открыто преследовать жену и обращаться с нею самым бесчеловечным образом. Салтыкова жаловалась герцогине, обращалась с просьбой о защите к царице Екатерине Алексеевне; но это еще более вызывало ожесточение со стороны мужа, и жизнь Салтыковой становилась каторгой: муж обращался с ней грубо, постоянно бранил, и, даже вопреки «Домострою», часто пускал в ход кулак и палку. Мало того, он открыто жил с любовницей, со своей собственной служанкой, и это еще более увеличивало тягость положения жены, которая, как хозяйка в доме, часто была морима голодом.
Уезжая по делам в Петербург, Салтыков бесчеловечно избил жену и оставил ее на произвол судьбы. Анна Иоанновна сжалилась над больной, и взяла ее к себе, поручив придворному доктору лечить нанесенные ей мужем раны.
Но вот муж требует ее к себе в Петербург. Боясь новых истязаний, Салтыкова решается бежать к отцу, у которого она была единственная дочь.
Отец ее в это время находился в Варшаве, в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра.
Убегая к отцу, Салтыкова тайно предуведомила его об этом, а другим никому не открыла своего намерения, кроме герцогини Анны Иоанновны.
Отец выслал навстречу дочери князя Шейдякова, который и должен был проводить ее до Варшавы. (Шейдяков встретил беглянку недалеко от Митавы, на Двине, в одной еврейской корчме, и тотчас же распорядился, чтобы обоз с ее вещами и дворней ехал далее в Ригу, а Салтыкову с двумя горничными пересадил в почтовую коляску, приготовленную им заранее, и приказал держать путь к Варшаве.
Но Салтыкова знала своего мужа и боялась его. Она знала, что он и у отца найдет ее и вытребует для расправы. Поэтому, чтобы смягчить его гнев и, по возможности, обмануть, дав благовидный предлог своему бегству, она с дороги пишет ему: «При отъезде моем в Ригу, получила я от отца своего присланных людей; приказал он видеться с собой. Не смела воли его преслушать; а когда изволите мне приказать быть – я готова. Не надеюсь я вашего за то гневу, понеже имела давно от вас позволение. А что мое платье и другое осталось по отъезде вашем из Митавы, и я ничего не взяла».
С трудом больная доехала до Варшавы. Жестоко-огорченный старик-отец, за оскорбление дочери и за бесчестье своего знатного рода, ищет расправы у царя.
Замечательный интерес представляет его челобитная царю: в ней он указывает Петру, что реформы его не проникли еще в глубину русской старой семьи, что там еще идет прежняя кулачная расправа, что даже именитые люди знаменуют свои отношения к женщине «барбарскими поступками», что «азиатские обычаи» из русской семьи не выводятся.
«Высокодержавный царь и всемилостивейший государь! – пишет он царю: – Ваше величество, милосердуя о народе своего государства, изволите непрестанно беспокойно трудиться, чтоб оной из прежних азиатских обычаев вывесть и обучить, как все народы христианские в Европе обходятся. Того ради изволили высоким своим указом всем милостиво воспретить, чтоб никто, не зная женихов, как прежде было, не выходили замуж. Зная это, зять мой Василий Салтыков, зная дочь мой, своей волею женился и оную не малое время имел, как и прочие мужья, в своей любви, и потом ни за что, токмо по наговору своих людей, которые и с прежнею его женой, також для своего интересу, чтоб оным всем его владеть, ссорили. Для чего какой немилостью обратился, и в такой немилости и в ругании от людей своих оную содержал и безвинно бил, и голодом морил, и такое бедное гонение и мучение терпела, чего и описать невозможно, что не токмо жене, ни последней подданной сироте снесть было не мочно; однако, оная, привращая его к прежней милости, все то чрез натуру терпела, и тем пуще сердце его ожесточила, так что, не боясь Бога и всенародного стыда, в Митаве хотел убить до смерти, и так мучительски бил, что
Старый придворный не ограничился этой челобитной к царю. Он знал, что в настоящее время, при Петре, женщина стала не то, что была в старое время, когда все, что касалось государственных и общественных, дел, считалось не бабьего ума делом. Теперь, особенно при дворе, женщина становилась всесильной, отчасти потому, что это было в принципе царя – выводить женщину из терема и делать ее участницей общественной жизни. Чтобы быть последовательным, надо было позволить женщине из своей светлицы переходить и в кабинет мужа, заглядывать в лежащие у него на столе бумаги, говорить о делах, о челобитчиках.
Петр так и делал – он не отгонял «Катеринушку» от своего рабочего стола, и она знала челобитчиков своего мужа. Еще раньше этого Анна Монс уже неоднократно прашивала Петра за челобитчиков, даже злоупотребляла лаской к ней царя, широко пользуясь правом посредницы. Не одна «Катеринушка» имела силу при дворе и прашивала за челобитчиков, а и «Дарья-глупая», «Анисья-старая», Брюсова жена и иные. Впоследствии, когда Виллим Монс вошел в особенную силу при особе Екатерины Алексеевны, сестра его Матрена Балк, сделалась чем-то в роде придворного присяжного поверенного, и так широко воспользовалась возможностью получки гонорара со всех челобитчиков и челобитчиц, что была предана позорной гражданской казни и пошла в ссылку, а голова ее брата осталась на колу, а потом в банке со спиртом.
Старый придворный, князь Долгорукий, знал об этом значении женщин при дворе, и вручил свой обиженную дочь покровительству Екатерина Алексеевны. Царица, конечно, с разрешения царя, позволила ей частно оставаться при отце.
В благодарность за это Долгорукий писал Екатерине: «Премилостивая, великая государыня, царица Екатерина Алексеевна. Вашего величества ко мне отправленное из С. Петербурга высокомилостивое писание от 10 июля я здесь чрез почту всеподданнейше получил, из которого с великой радостью усмотрел, что ваше величество не токмо ко мне недостойному, и к последней своей рабе, к бедственной дочери моей, свой высокую милость не по заслуге простирать изволите и быть оной несчастливой при мне соизволяете, за которую милость на веки ничем заслужить невозможно, и не смел бы повторительно сим моим дерзновенно трудить ваше величество. Токмо обнадеживает и придает мне смелость ваша высокая милость к бедственной дочери моей, которой милостью не токмо во всех бедах своих всегда радовалась и от немилости и мучения бессовестного мужа своего защищалась. К тому ж усильно принуждает меня натуральная отеческая нетерпеливость, смотря на сиротство и непрестанный слезы, и на тиранские раны и увечье несчастливой бедной моей дочери, которую бессовестный муж ее непрестанно не токмо лаял и бил, и людям своим ругать велел и голодом морил». В заключение этого прошения, князь Долгорукий, «упадая под ноги» царицы, просит не отдавать его дочери «на прежнее мучение и убивство», просит возвратить приданое его дочери и выражает надежду, что его «нижайшая суплика» не будет оставлена без внимания.
Но этим не ограничились Долгорукие. Им казалось, что при Петре настало царство женщин, и потому надо пользоваться женской силой.
В то время, когда отец писал царице, сама обиженная, Салтыкова, обратилась к придворному присяжному поверенному, к Матрене Ивановне Балк.
Письма Салтыковой к Балк составляют драгоценные документы для истории русской женщины: из них видно, чем была русская женщина, по отношению к ее развитию и образованию, при начале преобразования русской земли, та женщина, которая через тридцать-сорок лет превратилась в женщину-писателя, которая явилась свету в лице княгини Дашковой и целой плеяды российских «Сафо», «Коринн» и проч.