Русские исторические женщины

Мордовцев Даниил Лукич

Салтыков, в оправдательных ответах своих, между прочим, говорил: «жену безвинно мучительски не бил, немилостиво с ней не обращался, голодом ее не морил, убить до смерти не желал и пожитки ее не грабил».

Но потом далее, как бы сознавая себя правым по «Домострою», этот ученик попа Сильвестра и сын древней Руси откровенно сознавался: «за непослушание бил я жену сам своеручно, да и нельзя было не бить: она меня не слушала, противность всякую чинила, к милости меня не ери вращала и против меня невежнила многими досадными словами и ничего чрез натуру не терпела. Бежать же ей в Варшаву было не из чего, а жалобы князя (отца обиженной) писаны были, без сомнения, без согласия».

Салтыков,

сознавая свою силу, даже отшучивается в своих ответах юстиц-коллегии, ловко отпарируя обвинения Долгорукого: «что в челобитье его написано, что иных поступков моих будто и написать невозможно, в том отвечать мне, на то, что в челобитье не написано, невозможно». Далее: «Истец же мой, будучи в Варшаве, не ведал подданно, как жил я с женой в Митаве: видеть и слышать ему из Варшавы в Митаву далеко и невозможно, а не видав да не слыхав, и челобитной писать не надлежало. Что же до того, чтобы возвратить жене ее приданое из недвижимого имения, то ни из каких указов, ни из пунктов, уложения не видно, чтобы мужья награждали жен за уход».

Дело тянулось несколько лет. Юстиц-коллегия не решалась разводить мужа с женой. Дело перешло в синод. В синоде опять тянется: даже женское влияние не помогало.

Но вот царь и царица собираются в персидский поход. Это было уже в 1722 году.

Боясь, что в отсутствие царицы дело решат в пользу мужа, отец Салтыковой опять пишет Екатерине Алексеевне, больше надеясь, по-видимому, на женское заступничество, чем на мужское:

«Премилосердая императрица и всем обидимым милостивая мать и государыня. Не смел моим рабским прошением часто трудить его императорское величество, чтоб известное продолжительное дело в синоде бедственной дочери моей окончилось при вашем величестве. А ныне сомневаюсь, дабы то дело, по отшествии вашего величества, по воле государыни царицы Праскевы Федоровны, в пользу Василья Салтыкова не вершили, что уже у дочери моей из синода на допрос мужа ее ныне здесь и улика взята: и ежели ваше величество отымете от меня руку своей милости и не изволите архиереем милостиво, то дело без себя приказать по правилам св. отец окончить, а паче докторской сказкой, который дочь мой от бой мужа ее в Митаве лечил, которая взята у оного под присягой, не по моему прошению токмо, но по именному его величества указу для истинного в том деле свидетельства, то оное дело и паки бесконечно будет продолжаться».

И действительно, дело это тянулось еще восемь лет: умер Петр Великий, умерла Екатерина Алексеевна, умер Петр II, и только при императрице Анне Иоанновне, в 1730 году, семейная драма Салтыковых кончилась тем, что бывшая княжна Долгорукая пострижена была в монахини в нижегородский девичий монастырь.

Ясно, что старая Русь была еще очень сильна и царство женщин на Руси было только кажущимся.

VIII. Императрица Екатерина I Алексеевна

Систематическая борьба против русской старины, предпринятая Петром в лице почитательниц этой старины, родной своей сестры, царевны Софьи и первой супруги, царицы Евдокии, личное знакомство царя-плотника, во время путешествий за границей, с европейской женщиной, сравнительное превосходство этой последней по отношению в тогдашней русской женщине, превосходство, конечно, сначала внешнее, на первый раз всего более бросающееся в глаза всякому полудикарю, наконец, сердечная привязанность к одной из «иноземок», привязанность, без сомнения, вызывавшая осуждение со стороны старой русской женщины, – естественно должны были вызвать Петра на борьбу и с этой старой русской женщиной, которая была едва ли не сильнее старого русского мужчины, пятившегося,

когда ему брили бороду и рядили его в немецкое платье.

Женщина, по-видимому, не пятилась, но была опаснее для Петра чем мужчина, потому что старые из них и наиболее влиятельные прятали свой старину, свою «душегрею», под немецкое платье, а под польскую шапку – старинную «неведомо какую дьявольскую камилавку».

С женщиной можно бороться только ее женским оружием, и Петр против старо-русской женской, невидимой, но опасной рати должен был выставить немецкую и иную новую женскую рать.

К этой рати и принадлежала, та именно, женщина, о которой мы намерены говорить и для которой, рожденной не в Москве, а где-то у немцев, не существовало ни древней Руси, ни ее обычаев, ни ее заветных костюмов.

24-го августа 1702 года, русскими войсками, во время войны со шведами, был взят в плен мариенбургский пастор Глюк, а с ним молодая миловидная девушка, находившаяся у него в услужении.

Девушка эта была дочь лифляндского обывателя Самуила Скавронского или Сковаронского, по имени Марта.

– Ведаем мы, – говорил впоследствии один солдат, когда Марта была уже императрицей – ведаем мы, как она в полон взята, и приведена под знамя в одной рубахе, и отдана была под караул, и караульный наш офицер надел на нее кафтан.

Пленницу эту, приведенную под русское знамя в одной сорочке, ожидала впоследствии великая дола: сначала она разделяла трон с великим преобразователем России, царем Петром Алексеевичем, а по смерти его единовластно и самодержавно обладала и русским троном, и судьбами русского народа.

Пленная девушка отличалась замечательной красотой. Богатая природа ее была одарена и другими достоинствами, которые, выказала она в различных обстоятельствах и положениях жизни.

Сначала Марта Скавронская отличена была генералом Боуром, сподвижником Петра, а потом на нее обратил внимание любимец государя, Меншиков, у которого царь и увидел эту девушку.

Марта была взята ко двору – она произвела на царя глубокое впечатление. Во дворе девушка введена была в круг царских знатных боярынь и молодых фрейлин или «девок», как их называли, которых вниманию и заботливости государь и поручил молодую, симпатичную пленницу. Фрейлины и боярыни, видя расположение к девушке государя, ухаживали за ней, оберегали ее, развлекали, увеселяли.

Скоро девушка была крещена в православие и получила имя Екатерины, а по отчеству – Алексеевны, потому что царевич Алексей был ее воспреемником.

При беспрерывных отлучках своих то на войну, то на построение крепостей и каналов, Петр обыкновенно переписывался с отсутствующими доверенными и приближенными к нему лицами – переписывался он и с «Катеринушкой» или скорее с главной ее приставницей, Анисьей Кирилловной Толстой.

То он называет свой Катеришку – «маткой», то – по-голландски или по-немецки – «мудер», и письма царя отличаются, по обыкновению, крайним лаконизмом: «Матка здравствуй!» – или: «Здравствуй, мудер!» – вот и все-пока.

Со своей стороны, Анисья Кирилловна, от имени юной «матки», и от сонма всех фрейлин и боярынь-приставниц, отвечает царю, большей частью, в шутливом тоне. Так, в письме 6-го октября 1705» года весь этот сонм женщин подписался разом: Анна Меншикова. Варвара. Катерина сама-третья. Тетка несмышленая. Дарья глупая. Засим Петр и Павел, благословения твоего прося, челом бьют».

Анна Меншикова – это сестра Александра Даниловича Меншикова. Варвара – это Варвара Михайловна Арсеньева. «Катерина сама третья» – понятно кто. «Тетка несмышленая» – это сама Анисья Кирилловна Толстая. «Дарья глупая» – это сестра Варвары Михайловны Арсеньевой, впоследствии светлейшая княгиня Меншикова.