Русские качели: из огня да в полымя
Шрифт:
Этой известной хрущёвской затее не дано было развиться. Её еще при Сталине назвали левацким загибом, троцкистским вывихом. Позже с приходом Хрущёва на главную руководящую роль идея агрогородков снова стала активно раскручиваться прессой, но до решительных действий, к счастью, не дошло.
Спустя годы она возникла уже в другой форме — как концепция «неперспективных деревень». И экономисту — социологу Т.И. Заславской выпала сомнительная честь научно обосновать эту разрушительную идею. Смысл которой заключался в том, чтобы сермяжную деревню двинуть к городскому комфорту, а не наоборот — комфорт нужно нести в село: твёрдые дороги, школы, медицинские и образовательные учреждения, коммунально-бытовое обслуживание. В семидесятые годы это так и намечалось.
Уже после свержения советской власти новые властители, обвинив своих предшественников в обнищании села, придумали лукавую формулу «оптимизации». Звучит заманчиво. Оптимизировать — значит улучшить, добиться желанного результата при наименьших затратах. В действительности, оптимизация привела к массовому закрытию малокомплектных школ, больниц, почтовых отделений, автобусных маршрутов, заготовительных пунктов потребкооперации.
Вышло по пословице — не мытьем, так катаньем. Уход деревни с лица земли продолжился. Нарушилось равномерное расселение. Гигантские площади становились сиротскими, если на них не ступает нога хлебопашца и животновода.
Беседу с Татьяной Ивановной Заславской я не стал предлагать редакции. Потому что я сам ещё не сформировал своё отношение к её социологическим выводам, не мог разобраться, в чем их подлинная научная ценность. А делать механическую запись интервью, без его осмысления, не хотелось. Меня смущало вот ещё что: каким образом социологический опрос мог определить дальнейшую судьбу аграрных поселений? Неужели сами сельские жители массово изъявляли желание расстаться с родовыми гнездами и перебраться ближе к удобствам городской жизни? Наверное, социологические исследования Т.И. Заславской имели заданную цель, чтобы оправдать снижение инвестиций в сельскую инфраструктуру.
1986 год был для меня напряжённым по работе и тревожным в личной жизни. Родители-старики проживали в Бузулуке — в трех часах езды до Куйбышева (теперь Самара) на поезде. Рядом никого из детей не было. Как-то позвонила старшая сестра, сказала, что у отца инсульт. Слабый, но тревожный как предвестник более сильного удара. Как раз в это время в Куйбышеве скоропостижно скончался мой коллега — собкор «Советской России» Анатолий Васильевич Бочкарёв.
Это был журналист, прошедший огни и воды, беспощадно критикующий глупость и самодурство, лакейство и лицемерие. В ту пору он был одним из самых сильных собкоров «Совраски», как называли между собой тогда, да и сейчас, газету «Советская Россия». До Куйбышева Анатолий Васильевич представлял «Совраску» в Ставрополе и жил на одной площадке со вторым секретарем крайкома КПСС М.С. Горбачёвым. Неуживчивый, щетинистый собкор был поперёк горла будущему генсеку. Газетные критические материалы журналиста портили благостную картину экономической и социальной жизни Ставрополья, которую отражали власти края в своих реляциях в Москву. Терпеть такого «очернителя» Горбачёв не стал. Вскоре Анатолия Васильевича подловили на банальном выпивоне и потребовали от редакции принять меры. Бочкарёва перевели в Куйбышев, где он, не изменяя себе, честно работал да самой кончины.
О том, что не стало Анатолия Васильевича, я узнал из телефонного звонка заведующего отделом корреспондентской сети газеты Григория Орловского. Подумав, предложил ему: «Куйбышев не может быть долго без собкора, переведите меня туда. Рядом с Куйбышевым живут мои престарелые родители. Им нужен догляд».
Орловский в тот же час переговорил с главным редактором В.И. Чикиным, и тот не возражал. Но на редколлегии, где стали обсуждать этот вопрос, заартачился ответственный секретарь Александр Яковенко. «Не нужно идти на
Меня такой оборот дела не то что обидел, но заставил подумать: что же дальше? Оставить стариков в одиночестве я не мог, забрать к себе в Сибирь, значило сократить и так уж недолгую их жизнь. Через день я позвонил в Куйбышев главному редактору областной газеты «Волжская коммуна» Петру Архиповичу Моторину. Объяснил, что к чему, и спросил, есть ли у него какие-нибудь вакансии? Вскоре Петр Архипович сам перезвонил мне и сказал: «Мне нужен заместитель. Первый секретарь обкома не возражает против твоей кандидатуры. Приезжай».
ХХХ
Итак, я снова оказался в Куйбышеве, где два с половиной года представлял газету «Труд», а теперь возвращался сюда в новом для себя качестве. Не знаю, почему Петр Архипович, подбирая себе заместителя, остановил свой выбор на мне. В ту пору в редакции «Волжской коммуны» работали опытные авторитетные журналисты. Отдел партийной жизни редакции возглавлял Владимир Петрович Шикунов — выходец из «Труда». На отделе культуры сидел Евгений Николаевич Жоголев — очень своеобразный человек, готовый спорить до хрипоты даже по ничтожному поводу.
«Пехоту» редакции составляли бойкие перья — Юрий Миганов, Иван Болкунов, Светлана Игошина, Юрий Гибш, Валентина Неверова, Татьяна Воскобойникова, художник-иллюстратор Юрий Воскобойников, фотокорреспонденты Николай Никитин и Юлия Рубцова. Я понимал, что мне, «инородцу», будет трудно на первых порах быть их начальником. Особенно болезненно воспринимали они элементарную правку материалов. И мне приходилось терпеливо, даже ласково убеждать, почему нужно писать так, а не эдак.
Однажды ко мне в кабинет с решительным намерением поругаться зашел Евгений Жоголев: «Коля, имей в виду, у нас принято так: вассал твоего вассала не твой вассал». Я сразу смекнул, в чем дело. Накануне я попросил корреспондента отдела культуры Светлану Игошину подготовить материал о работе сельских клубов: почему эти очаги культуры не горят, а чадят? Посоветовал ей на выходные съездить в какое-нибудь село, вечером пообещаться с деревенским людом, набраться живых впечатлений. Но предупредить об этом Евгения Николаевича забыл. И вот такая самолюбивая реакция…
Зарождавшийся мелкий конфликт быстро уладили, скрепив мир крепким рукопожатием. И я о нём не забыл лишь потому, что он заставил меня задуматься о взаимоотношениях со своими коллегами. Журналистский коллектив особый. В нем «табель о рангах» ничего не значит. Тебя ценят и уважают не за должность, а за творческое умение, независимый и в то же время уживчивый характер.
«Волжская коммуна» в ту пору была одной из лучших ежедневных газет Поволжского региона. Очевидно, благодаря главному редактору Петру Архиповичу Моторину и его предшественникам. Замечу, что Моторин не был профессиональным журналистом, по образованию он агроном. Но у него было особо ценное для редактора чутьё. Он, может быть, не всегда знал, как нужно писать. Но он точно знал, как не нужно писать. Поэтому в газете не было пошлости, мелкотемья, откровенных славословий в адрес властей предержащих.
Осмотревшись, пообвыкнув, я увидел, что не все сотрудники редакции впряжены в журналистскую колесницу. Помня о том, как в «Уральском рабочем» на основе редакционной почты создавались яркие злободневные статьи и корреспонденции, я попытался расшевелить творческую инициативу у сотрудников отдела писем «Волжской коммуны». Увы, это дело оказалось безнадёжным. Работники отдела, немолодые семейные женщины, пугливо, даже ошарашенно восприняли мои предложения об их командировках по следам письма. И всё-таки удалось добиться, чтобы одна из сотрудниц расследовала критическое письмо и написала материал. Помнится, после публикации она ходила как именинница. Но это чувство творческой победы у неё так и не закрепилось.