Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Мы уцелели и остались живы. А на вылете из царства горных хребтов, Гималаи, будто в насмешку, дали сильный пинок под зад нашим геройским эскадрильям — сильный, восходящий кверху турбулентный поток подхватил фанерных комашек и играючи, вознес примерно на 1000 метров выше расчетной высоты. Мы были совершенно беспомощны в этом своем возвышении и могли только радоваться, что поток устремлен вверх, а не вниз. Лишь оставив за спиной царство горных хребтов и снизившись до высоты 2000 метров, мы поняли, почему китайские летчики так не любят летать по этому маршруту и делают это крайне редко. Мы принялись приветствовать друг друга взмахами руки и раскачиванием крыльев самолетов, опьяненные радостью чувства миновавшей смертельной опасности.
Китай, подобно Нью-Йорку, который как уверяли наши пропагандисты долгие десятилетия город контрастов, также страна контрастов. Мы перелетели, наверное, самые безлюдные места в мире и приземлились, наверное, в самых густонаселенных окрестностях нашей планеты. На юге Китая, по соседству с Индокитаем, территория густо населена. Людей здесь кормит не только земля, но и теплое море. Думаю, что местная суша была в свое время дном океана. С самолета местность неподалеку от небольшого южнокитайского городка Гуйлина, чистого и красивого,
Но от геологии перейдем к авиации. Впрочем, на юге Китая их трудно разорвать. Аэродром города Гуйлин, находящийся в пяти километрах западнее его и имевший взлетно-посадочную полосу в два километра длиной и двести метров шириной, расположился как раз между «грибами» или «шахматными фигурами» холмов, которыми усеяна равнина и, заходя на посадку, нам приходилось буквально вилять, облетая всю эту шахматную рать, лавируя между нею, что, конечно, было очень неудобно и опасно. Один китайский летчик утешал нас: в будущем китайцы разберут вручную несколько «шахматных фигур», каждая из которых состоит из миллионов тонн скалистого грунта, очень мешающих взлету и посадке. Но это дело китайское. Впрочем, китайский аэродром Гуйян между Джи-Дзяном и Чунцином, где мы совершили посадку на обратном пути, действительно устроен на месте огромной горы, которую китайцы снесли вручную. А в Гуйлине, рядом с аэродромом в глубине горы, расположена подземная сталактитовая пещера. Вооружившись ручными электрическими фонариками, работающими от круглых батареек, мы спустились в ее недра, предводительствуемые местным экскурсоводом. Первый зал пещеры, размером с большой авиационный ангар, использовался как склад для военного имущества, неуязвимый для японских бомб. Вырубленные в камне ступеньки уводили нас в глубину сырых и душных недр пещеры, где глубоко под землей мы натолкнулись на зал, пол которого был буквально усеян человеческими останками: черепами, позвонками, костями конечностей. В этом зале наше классовое чутье, казалось бы, обязывало нас броситься на представителей проклятого Гоминдана, но государственные интересы повелевали молчать и они взяли верх. Ведь эти погибшие люди были в прошлом целой дивизией Народно-Революционной Кантонской армии Джуде. Китайские красноармейцы попали в эту пещеру, вернее, судя по всему, их загнали сюда превосходящие силы противника в начале тридцатых годов, когда китайская Красная Армия и ядро компартии совершали знаменитый Великий поход с Юга на Север Китая. На южных равнинах гоминдановцы уже почти раздавили зародившееся там коммунистическое движение: армия и партийный актив уходили на север, в леса и горы, к границам Советского Союза и Монголии, которые были практически их тылом. На маршруте этого движения был и Гуйлин. Китайская красная армия уходила, теснимая со всех сторон, штыком прокладывая себе дорогу и неся очень тяжелые потери. Гоминдановские генералы замуровали вход в пещеру, в которой оказались китайские красноармейцы, и все они, более десяти тысяч человек, погибли от удушья и голода. В течение двух лет эту пещеру не только не открывали, но и боялись к ней подойти из-за ужасного зловония. Не стану живописать дальнейшие сталактитовые красоты, которые как-то не шли нам на душу после увиденной своеобразной братской могилы. Была здесь и бурная подземная река, прерываемая водопадами до пяти метров высоты, и сталактитовые колонны, украшенные удивительными творениями кристаллической «флоры». Сталактиты играли разными цветами и причудливыми архитектурными формами, а густо стоящие колонны очень напоминали нам дремучий сибирский лес, сверкавший и переливавшийся, будто усыпанный бриллиантами под лучами фонарика. В 1945 году в Чехословакии, мне приходилось бывать в сталактитовой пещере «Моцоха», которая славится по всей Европе, но по красоте она не идет ни в какое сравнение с чудесами, виденными мною в сталактитовой пещере возле китайского города Гуйлина. Из пещеры мы вылезли вспотевшие от духоты и с головной болью от нехватки кислорода.
Могло ли сниться пропыленному кубанскому пастушку, что через несколько лет, в один день, ему придется лететь над величайшими вершинами мира, а уже на следующий опускаться в глубину земных недр, в великой стране, о которой многие поколения его предков, возможно, и не слышали? Положение светил моей судьбы совпало так, что меня несло по стремнине истории, порой без моих особенных усилий, в места, о которых люди мечтают всю жизнь и умирают, их не увидя.
На Гуйлинском аэродроме мы отдыхали все три дня и, благополучно проведя ночь, самым коротким днем в году, 22 декабря 1939 года, перелетели ближе к линии фронта на аэродром Лючжоу. Это большой стационарный аэродром с грунтовой взлетно-посадочной полосой, полтора на полтора километра, обсаженный по краям могучими пальмами. С южной оконечности громоздится горный хребет, метров 600 высотой.
Линия фронта проходила всего в полусотне километров от нашего аэродрома. Дальше путешествовать было некуда, и стало ясно, что здесь нам предстоит встреча с японскими истребителями. Нервное напряжение нарастало. Но ребята держались бодро, посмеиваясь и над жизнью, и над смертью, что конечно легче, пока с ней не встретился. Как нам сообщили, японцы довольно успешно наступают на город Куньмин, с потерей которого Китай лишился бы важнейшего пути снабжения, по которому, через Бирму получал много военного снаряжения и бензина из США и других капиталистических стран. Китайцы делали все возможное, чтобы сбросить японцев в море, но при соотношении один к десяти в их пользу, японская армия теснила китайскую: 30
На аэродроме в это время находились четыре эскадрильи истребителей, две наши и две китайские. Все они поднялись в воздух за каких-нибудь пять минут. Над аэродромом поднялась завеса пыли, и столкновений не произошло только чудом, самолеты в спешке взлетали на, порой, казалось, пересекающихся курсах. Взлетать было очень рискованно. Стоял невообразимый рев почти ста истребителей. Взлетали во всех направлениях. Одну пятерку истребителей нашей эскадрильи вел Воробьев, а другую я. Первой взлетела дежурная китайская эскадрилья, вооруженная И-15 БИС. А со второй китайской эскадрильей на высоте примерно метров тридцати моя пятерка едва не столкнулась. Было такое впечатление, что четыре китайских самолета управлялись пилотами, которые не обращали внимания на посторонних чужестранцев и взлетали, как хотели, не по прямой, а как-то криво, на пересекающихся курсах. Мне пришлось дать форсаж и буквально перепрыгнуть китайский самолет. Ребятам, идущим за мной, было уже легче, китайцы успели проскочить.
Мы взлетали, а в воздухе уже висели японцы: примерно двадцать пять истребителей. Оглянувшись, я увидел, что на наш аэродром падают длинные блестящие предметы, и ожидал взрывов, но оказалось, что это баки, выработанные японскими истребителями, которые они сбрасывали на наш аэродром, освобождаясь от всего лишнего для воздушного боя. Так хулиган снимает пиджак перед дракой. Опять судьбу жизни и смерти решали мгновения. Пока мы изо всех сил мотора набирали высоту, в стороне от аэродрома, чтобы ввязаться в драку, десятка японских истребителей опустилась метров на 600 и, пикируя, принялась стрелять из пулеметов по самолетам, стартующим после нас. Впрочем, им не удалось сбить кого-либо — поднимая хвосты пыли, последние наши истребители покидали взлетную полосу, а с земли уже тянулись к японцам трассирующие струи зенитных пулеметов, которые, впрочем, имели скорее символическое значение. Штурмующую японскую группу истребителей прикрывала группа второго яруса, действующая на высоте до 5000 метров, самолеты которой, как коршуны с небес, высматривали цель и бросались на нее в вертикальном пикирующем полете, потом резко выходили из атаки и становились «свечой» забираясь на прежнюю высоту. Я впервые наблюдал тактику боя японских истребителей, но сразу оценил мощь двигателей И-98 — машин новой модификации. Таких машин не было на Халхин-Голе. Авиационная промышленность Японии мгновенно среагировала на потребности армии. И-98 был великолепной современной машиной, покрытой тонким дюраль-алюминиевым листом, оснащенный четырьмя пулеметами: тремя средними и одним тяжелым типа «Кольт», с мощным четырнадцатицилиндровым двигателем «двухрядная звезда» в скрупулезном японском исполнении. Наши «Чижики» в погоне, за японским монопланом по «свече», могли преследовать его только первые двести пятьдесят метров вверх, а потом мотор терял мощность и захлебывался. Приходилось переворачиваться через крыло и становиться в горизонтальный полет на виражи, и болтаться как говно в проруби, ожидая, когда японец, вышедший своей «свечой» на высоту более 1100 метров, осмотрится и наметит новую жертву для своего стремительного клевка с большой высоты.
После взлета, набрав примерно 4000 метров высоты, мы развернулись, чтобы атаковать противника из верхнего эшелона, имея солнце за спиной, и устремились к месту воздушного боя, который уже начинался: над аэродромом крутилась огромная карусель истребителей, гонявшихся друг за другом. Японцы следовали своей прежней тактике: нижняя группа вела воздушный бой на виражах и боевых разворотах, а верхняя крутилась, выискивая себе жертву для атаки на пикировании. Наша эскадрилья, разбитая на две группы по пять самолетов, атаковала нижнюю группу противника с двух сторон: Гриша Воробьев завел пятерку слева, а я справа. Японская карусель рассыпалась и бой приобрел хаотический характер. Мы вели его по принципу «пары» — один атакует, а другой его прикрывает, японцы же действовали по принципу коллективной ответственности — верхние прикрывали нижних. Японский способ ведения боя был заметно эффективнее.
Итак, наступил, пожалуй, главный момент в жизни летчика-истребителя — воздушный бой с противником. Это всегда вопрос жизни — победить или быть побежденным, жить или умереть, на который нужно давать ответ, не откладывая. Ручка сектора газа мотора отдана вперед до упора, и двигатель дрожит, отдавая все, что может. Руки пилота на гашетке спуска пулеметов. Сердце бьется в бешеном ритме, а глаза ищут цель. Это на учениях смотрят в трубку «тубус» прицела, а в бою стрельба из пулемета ведется «по-охотничьи»: направляешь нос самолета на противника и открываешь огонь, делая поправку по ходу полета трассирующих пуль. Да не забывай почаще вертеть головой, заглядывая под хвост своего самолета, не появился ли там противник? Иногда меня спрашивают: «Как вышел живым из многолетней воздушной мясорубки?» Ответ прост: «Не ленился вертеть головой, благо шея у меня короткая, и голова вертится легко, как башня танка». Я всегда видел в воздухе противника и мог хотя бы примерно предугадать его маневр. Да и, видимо, родители дали мозги, которые могут постоянно держать в себе всю картину воздушного боя.
Сначала царил полный хаос и стрелять приходилось наугад. Потом мое внимание сосредоточилось на секретаре нашего эскадрильного партийного бюро лейтенанте Иване Карповиче Розинке, который, выбрав себе цель, отважно атаковал ее в пикировании и, догнав самолет противника, открыл огонь из своих четырех пулеметов. Самолет японца охватило пламя, он рухнул на землю, превратившись в огненный шар. Но верхний эшелон японцев крутился недаром. Когда Розинка выводил свой самолет из пикирования, его атаковали сразу два японских истребителя верхнего эшелона, и первыми же очередями подожгли «Чижика». Попадание было настолько точным, а бензиновые баки настолько полными, что «Чижик» не долетел даже до земли. Огненный факел, в который он превратился, оборвал свой путь примерно на высоте полкилометра. Не знаю, был ли ранен Иван Карпович, или просто не успел выпрыгнуть из вспыхнувшей машины, но в эти мгновения он нашел в небе Китая свою огненную смерть. Розинку любили в эскадрилье. Это был спокойный, рассудительный, толковый пилот. У него осталась семья. Перед отъездом родился сын. Как в жизни: рвался прославиться Степа Супрун, а погиб Иван Розинка.