Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Я вздрогнул от жгучей обиды, видя гибель товарища, и устремился в сторону одного из японцев, сбивших его. По обычной манере японцев, поставив самолет свечой, он выходил из атаки, набирая высоту, как раз мимо пары, где я был ведущим. Ведомым был Саша Кондратюк, очевидно позабывший, наконец, во всей этой смертельной карусели о своих пропавших долларах. Я пошел на сближение с японцем, выходящим из атаки, и атаковал его из очень удобного положения — сбоку, когда он летел вертикально, обращенный ко мне макушкой головы под плексигласовым колпаком, которым были оснащены японские И-98. Я хорошо видел летчика и открыл огонь немного раньше. Японец влетел в огненную струю и вспыхнул, как факел. Сначала бензин плеснулся на левое крыло, видимо, пули попали в бензобак, и плоскость сразу охватило пламя, оканчивающееся шлейфом дыма. Японец в горячке еще метров двести выполнял «свечу», но потом
Узнав об этом, мы уже вечером после боя, стали просить главнокомандующего ВВС Китая генерала Джао-Джоу, который прилетел вслед за нами на аэродром показать нам пленного пилота. Джао-Джоу сначала выкручивался, объясняя, что он сидит в каком-то сарае, а потом стал нам объяснять, что пилота, в общем-то, уже нет, а нам покажут его обмундирование. Принесли какую-то бедную одежонку и тапочки на толстом войлоке со шнурками. Как мы узнали позже, аэродромная китайская прислуга, по китайскому обыкновению взяла японца за руки и ноги и по команде: «Ай-цоли!», «Раз-два взяли», разорвала его на части.
Страшная штука война. Судя по его воздушным маневрам, японец был хороший пилот и смелый парень, которому не повезло, что могло случиться со всяким из нас. Но и китайских крестьян, одетых в солдатскую форму, которых японские пилоты убивали десятками тысяч, можно было понять. На войне не бывает абсолютно правых и абсолютно виноватых. Во всяком случае, эта история оставила у меня на душе тяжелый осадок. Да и меня самого могли бы поджечь сразу после атаки на японца. Хорошо Саша Кондратюк отогнал истребитель, который пристраивался ко мне в хвост.
Коля Кузьмин сбил еще одного противника, атаковав его из нижней полусферы, под живот, как раз когда японец пытался атаковать наш самолет в самом уязвимом положении. Недаром говорят: «не рой другому яму». Воздушный бой над аэродромом Лючжоу разгорался. Китайские летчики, потеряв один самолет, опустились на высоту до ста метров и крутились там вокруг аэродрома, наблюдая как мы ведем бой. Первая группа японцев из нижнего яруса, видимо, расстреляв патроны и израсходовав горючее, собралась в стороне от аэродрома и ушла на восток. Они действовали четко и дисциплинированно следуя командам, передаваемым по радио. Им на смену подошла новая десятка истребителей, которая взялась за нас со свежими силами, предварительно сбросив на поле аэродрома подвесные бензобаки. Японцы воевали грамотно, не числом, а умением. Их было, примерно, в три раза меньше, но благодаря правильному тактическому рисунку боя и фактическому неучастию китайцев в нем, нам приходилось довольно туго. Впрочем, и наши ребята распалились. Двойной атакой Кости Коккинаки и Саши Михайлова был подожжен еще один японский истребитель, а мы пока обходились без новых потерь. Бой длился уже около сорока минут, достаточно для того, чтобы летчик успел сорок раз вспотеть и высохнуть, когда стало ясно, что противник, потерявший четыре самолета, начинает выходить из него. Преследовать японцев мы не стали, и горючего оставалось маловато, да и особого желания не возникало, если говорить честно.
А где же был наш славный ас Степа Супрун, сидевший за ручкой управления довольно мощного пушечного истребителя И-16, последнего слова советского самолетостроения? Его в бою никто из летчиков, в нем участвовавших, как-то не заметил. А ведь мог бы задать, пронесясь грозным метеором, японцам такого перцу своими двумя пушками, калибра 23 миллиметра, как не раз грозился на земле. Оказалось, что Степе московская квартира, почетные звания и наименования, привольная холостяцкая жизнь, бутерброды с икрой были как-то дороже боевой славы. И потому случилось так, что к нашему взлету по команде «Тимбо» Степан и его ведомый, Яша Мороз, прекрасный человек и мой приятель, опоздали и взлетели только тогда, когда воздушный бой был уже в полном разгаре и японцам было не до пары стартующих истребителей. Пока «Ишачки» набирали высоту в отдалении от аэродрома, да разворачивались, высматривая противника, прошло примерно с полчаса. Очевидно, увидев, что японцы потихонечку сворачиваются, Степа решил показать свою большую удаль, но не зная тактики японцев, стал подходить к месту событий на большой
Пара японских истребителей, без всякого уважения к члену советского правительства, долго гоняла Степу, а Яша как утверждал он сам, пытался его защищать. Во всяком случае, факты были таковы: самолет «аса» получил тридцать одну пулевую пробоину в фюзеляже и плоскостях, а восемь пуль ударили в броневую спинку, прикрывающую летчика сзади, что означало — японский истребитель свободно заходил Степану в хвост и бил его, как хотел. Это, конечно, было удивительно для такой грозы садов и огородов, как Степа Супрун.
После посадки, потрясенный Яша Мороз рассказывал о всех перипетиях спасения им прославленного аса. А Степа был смертельно бледен и на диво молчалив. Через несколько дней на наш аэродром, уже в Гуйлин, куда мы ретировались из Лючжоу, прилетел главный военный советник в Китае Качанов-Волгин и после короткой беседы со Степой, никому ничего не объясняя, посадил его в самолет и увез в Чунцин. Вместе с прославленным асом, спасавшим свою драгоценную жизнь, улетел и командир нашей эскадрильи Гриня Воробьев, в глазах которого после встречи с японцами не проходило выражение смертельного испуга. Гриша срочно заболел, ужасно раскашлявшись и, как он сам уверял, харкая кровью. Так мы остались без выдающихся воздушных бойцов. Вместо командира остался Саша Михайлов. Должен сказать, что это только положительно сказалось на дальнейшем ходе наших боевых действий.
Спустя пару часов после посадки, по выходу из боя, мы стали немножко успокаиваться. Итоги столкновения с японскими истребителями были благоприятными для нас: если верить китайцам, не дотянув до линии фронта, упало еще два японских истребителя и, таким образом, мы потеряли только светлой памяти Ивана Карповича Розинку и одного китайского пилота, сбив при этом шесть самолетов противника. Потерю Ивана Карповича мы переносили болезненно.
Кроме того, многие наши самолеты были побиты пулями. Вечером нас эвакуировали с аэродрома в дом отдыха, что находился километрах в 15 от аэродрома. И совершенно правильно сделали: с наступлением темноты японские бомбардировщики снова взялись за наш аэродром и бомбили его до утра: через каждые 40 минут прилетала «девятка» и сбрасывала бомбы на аэродром Лючжоу. Грохот бомб и вспышки разрывов не давали нам покоя всю ночь. Когда наступил рассвет и бомбардировка аэродрома прекратилась, то мы решили, что все наши самолеты уничтожены. Но когда с рассветом выехали на аэродром, то убедились, что большинства наших самолетов там совсем не было. Китайцы укатили их и спрятали в горах. Летное поле было основательно выведено из строя глубокими воронками, но мы нашли узкую полоску для взлета.
Китайский генерал Джао-Джоу приказал всем истребителям: и нашим, и китайским, перелететь подальше от линии фронта, на аэродром Гуйлин, ибо если японцы перебьют наши истребители, то защищать Чунцин будет просто некому. И это был бы весьма возможный исход событий. Ведь китайские ВВС имели всего до сотни истребителей, а противник целую тысячу и мог свободно маневрировать, создавая преимущество в воздухе. Да и качество японских самолетов было выше. Наш успех в первом бою объяснялся тем, что японцы еще не знали нашей тактики, нас было значительно больше, и мы сражались над своим аэродромом.
Все исправные самолеты вскоре взлетели и ушли на аэродром Гуйлин, до которого было около трехсот километров. Я не мог последовать их примеру, так как мой самолет подлежал небольшому ремонту. Во время ночной бомбардировки на мой И-15 БИС, который оставался на стоянке, упал ком земли и пробил плоскости. Их пришлось ремонтировать. Ремонтировался и самолет Степы Супруна. К обеду 23 декабря, я, в сопровождении группы китайцев, похоронил останки нашего летчика Ивана Карповича Розинки на местном кладбище. Останки — слишком громко сказано. Осталась всего одна левая рука, а все остальное сгорело. После этих печальных похорон, положивших начало, кажется, бесконечной очереди похорон летчиков из подразделений, где я комиссарил и воевал, я принял свой подремонтированный самолет и ушел на Гуйлин. Промелькнули под крылом горы и долины, я вышел в расчетный район, но аэродрома не обнаружил. Сам город Гуйлин был на месте, а аэродром куда-то запропастился. Я долго кружился над Гуйлином на высоте 1500 метров и, не найдя аэродрома, решил возвращаться в Лючжоу, где и объявился через два с половиной часа после своего вылета, перед которым успел со всеми попрощаться. На аэродроме меня встретил Степан Супрун и мы, вместе поудивлявшись такой странной оказии, которая случилась со мной, пустились в обратный путь, после того, как я отдохнул часок, и мой самолет заправили бензином.