Русские не сдаются!
Шрифт:
— Попробуй выговори! Русский мужик решит, что его послали, а не пирожком угостили!
Я взял пару увесистых треугольников, положил их в микроволновую печь. И пока циферблат отсчитывал полторы минуты, вновь ударился в воспоминания.
Говорят, что время лечит, что многое забывается. Но тогда мой крест и проклятие — моя же память. Помню же всё, всех ребят, которые не вернулись, их улыбки, их мечты, их выдумки, как с девками миловались. Пацанами еще многие были, бахвалились между собой любовными похождениями. Какие
Я до Нади, санинструктора нашей, любви моей юной, тоже ни с кем не был. Сколько там лейтенанту Ваньке Любимцеву было, моему конкуренту за сердце красивейшей девушки на всю дивизию? Двадцать лет, не больше? И такие мы были взрослые… Нет, мы были детьми. С высоты ста лет я это понимаю.
— Скоро, товарищи, скоро… Сколько уже можно-то быть без вас! Вот стольник отмечу — и все, к вам…
Звякнула микроволновка, я попробовал взять эчпочмаки, но обжег руку.
— Етить твою в дышло! Был бы пирожком, а не этим чпокмаком, так и нормально всё бы было.
Русский пирожок — он для русского человека всегда ласков, не обожжет, но согреет. Надя… А умела ли она печь пирожки?
После Нади большой любви так и не было. Женился, дети пошли. Жену уважал, дурного слова не скажу — женщина основательная. Но развелись: без любви, когда дети уже внуков нянчат…
Звонок в дверь прервал мои ежеутренние беседы с самим собой.
— Пионеры, небось, опять! Или кто там сейчас в школах? Не приведи Господь, скауты какие пожаловали. Или эти… а вы верите в Бога?.. — бурчал я, направляясь к входной двери.
Это я так, по-стариковски. Но, на самом деле, нравится мне, когда в преддверии Дня Великой Победы школьники приходят. Я с ними и поговорю, и кители свои покажу.
Мои дети все при деле, уехали. Хорошие дети, уже и внуки — все зовут меня к себе. Но нет, я — кремень и приучил всю родню к тому, что со мной нечего спорить. Сказал — отрезал.
Подойдя к двери, я, не опасаясь, даже не выглядывая, кто там пришел, стал открывать защелки. Мне ли, старику столетнему, бояться? Не боялся раньше, не стану и сейчас.
— Вот же нелегкая принесла! — выругался я, при этом сильно-сильно хотел правнучку обнять.
Вот такие мы, старики. Любим, но всё стараемся, чтобы никто не заметил нашей любви.
В дверях стояла красотка лет тридцати, чернявая, смугловатая, не в нашу породу, но вот характер наш, Никодимовский.
— Привет, деда, — сказала внучка и обняла меня, старого ворчуна.
— Ну, привет, родственнички нерусские, — сказал я, принимая объятья, но отворачивая голову.
Слезы предательски хлынули из глаз. Ну никуда уже без них. К глазнику, что ли, сходить, может, это болезнь какая, что влага вытекает.
— Какая же я нерусская? — улыбнулась красавица-правнучка, а из-за ее спины выглядывала красавица-праправнучка.
— Н-да… Древнее русское имя у тебя — Фарида. Хорошо,
— Ну ты, дед, опять за свое? Не знала бы тебя, так чего доброго бы подумала, что ты расист. Но я же знаю, что ты моего отца жалуешь, — улыбаясь, сказала Фарида. — Сдал сильно он в последнее время. Немолод уже… Не всем же быть столетними молодыми.
— Ты ему передай от меня привет, или как там… рахман? — бурчал я, направляясь на кухню, минуя зеркало, возле которого только что красовался. — Нурали — наш, Никодимовский, тут не имя определяет или национальность, а правильная жизнь!
На самом деле, я своего зятя-азербайджанца люблю. Правильный он мужик, хотя в некоторых, так сказать, геополитических моментах мы с ним расходимся. Он считает, что Землей управляют рептилоиды, а я — что дебилоиды. А в остальном… Только и осталась обида, что я хотел правнучку Надей назвать, а меня не послушали.
— Чай пить будем! — сказал я в привычной для себя манере, так, что отказ не предусматривался. — У меня еще есть эти… чпокмаки. Хотите? И почему не предупредила о приходе, я бы праправнучке хоть что купил. А то к деду приехала, а у меня и конфеты нет. Ну да у нас эти… черт бы их побрал… товарно-денежные отношения. Деньгами откуплюсь.
Маленькая егоза прошмыгнула мимо меня, не дав себя ухватить, чтобы поцеловать, и побежала в зал. Надюша, она такая, как я — нежностей не любит и всё приказывает, хозяйка в доме. А как своего деда Нурали строит! Ну как не подчиниться ангелочку пяти годков отроду? Она, да еще старшая праправнучка Аглая, на меня и имеют влияние.
Об одном я сожалею, что не увижу ни одну из них в свадебном платье. Это ведь только кажется, что увидел правнуков, да и будет, присматривай себе костюмчик, чтобы красоваться в деревянном ящике, обложенном цветами. Нет… Это как аппетит приходит во время еды. А желание жить появляется по мере того, как дети, внуки, правнуки заводят своих детей.
— Деда, меня прислали парламентером… — сообщила правнучка.
— Даже не начинай, Фаридка, а то от наследства отлучу, — отшутился я.
— Да какое наследство, дед! — рассмеялась правнучка.
Я промолчал. Будет сюрприз… Если бы кто и хотел наследства — так, может, и яду подлил бы. Но мои — не такие.
Есть у меня деньжата. Я успел сообразить, куда катится советская экономика. К бизнесу этому душа не лежала, и я сделал иначе. Снял тогда все деньги со сберкнижки, а честной службой своей я сумел накопить немало, ну и купил золото.
И даже теперь не собирался я говорить о наследстве. Такой вот я человек, что посчитал: пусть они сами в жизни устраиваются, а не ждут смерти богатенького деда. Хотел — и получил! Из всей семьи нет ни одного непорядочного человека. Напротив…