Русские не сдаются!
Шрифт:
— А это кто? — спросил я, указывая на ещё одного, который жался к борту, будто желая спрыгнуть с корабля, и был он одет в отличный от русских мундир. — Француз?
— Je suis envoye par Monsieur le lieutenant-general Barray. Votre capitaine a donne l’ordre de rendre la fregate [фр. я послан господином шеф-эскадром Барраем. Ваш капитан дал приказ о сдаче фрегата], — прощебетал, как скороговорку, француз.
Не сказать, что я был полиглотом, хотя немецкий знал хорошо, ну и английский неплохо, как языки потенциального врага. В КГБ без этого было никуда.
— Арестовать и этого француза. Потом выменяем на капитана! — сказал я, и последовал арест.
Все… Теперь нужно было решать, как сопротивляться.
— Офицеры, ко мне. Вот вы — я на секунду задержался в размышлении, как же обратиться к своему условному «сержанту». — Вам обеспечивать порядок на корабле.
— Будет сделано, ваше благородие! — радостно, даже с азартом сказал тот.
Я рукой подозвал офицеров в сторону, и их оказалось всего трое.
— Трое офицеров? — спросил я, силясь вспомнить, а сколько вообще должно быть на фрегате офицерского состава.
— Кого вы арестовали, капитан и мичман Войников — у французов, иные офицеры отказались… Кхм, они выразили свое несогласие, но не будут мешать, — сказал Харитон Лаптев.
— А остальные? — спросил я, вспоминая, что на фрегате должны были быть и другие офицеры, да и видел я их, стоящих в стороне.
— Секретарь, ундер-лейтенант, комиссар и констапель устранились, — сообщил мне Спиридов. — Гардемаринов же не звали, боцмана и шхипера также, боцману нужно следить за матросами, да и не по чину ему [орфография наименования чинов во флоте сохранена, как было на 1734 год].
Я хотел было дать приказ, чтобы арестовали всех отказников, однако пока решил сильно не злоупотреблять первоначальным успехом. Самоустранилась часть офицеров? Пусть стоят в сторонке, трусы. Начнем действовать, и у них будет шанс восстановить свою честь. Стоит вспомнить, что русский флот сейчас не в том положении, чтобы арестовывать или расстреливать морских офицеров. Кадры нужно беречь. Тем более, на Митаве, одном из немногих кораблей, построенных недавно.
Я кое-что вспомнил про этот корабль, жаль, немногое. Построен он был во времена правления Анны Иоанновны. Если я получил новую жизнь, то именно в ее правление. А что мне с этим делать, я подумаю потом. Пока что я не могу допустить, чтобы русские сдавались. Кому? Французам? Хотя в этом времени они, наверное, считаются сильными. Ну да и Наполеону мы понаддавали затрещин!
— Ваши предложения, господа! — призвал я собравшихся проявить инициативу. — Одно скажу, что если не получится выйти из положения не проиграв, то я за то, чтобы корабль топить. Врагу не сдается наш грозный… Митава.
Некоторое время все молчали, а после Григорий Андреевич Спиридов, нахмурив густые брови, обрисовал общую обстановку:
— Рядом у нас два французских линейных корабля. Еще два могут быть недалече. Я узнал 64-пушечный «Ахилл». Он, верно, и флагман. Уйти мы могли бы — при удобном ветре. Небольшой туман нам в помощь…
— И
Это был священник, который теперь направился к нам, а до того я заприметил его у стоящих в сторонке офицеров-отказников. Что-то он им вещал. Ели призывал к сопротивлению, то одно; если же обсуждал обеденное меню, то это совсем иное. Ну не могу я в каждом священнике видеть хорошего человека. Немало во мне еще от борца с «опиумом для народа», пусть впоследствии и пересмотревшего свои взгляды.
— Отчего меня не позвали? — с упреком спросил батюшка.
Все засмущались, а меня так и распирало сказать, почему. Да потому, что я не слышал сегодня священника, который призывал бы не сдаваться. Промолчал, выходит.
А сейчас что изменилось?
— Ослушались вы приказа… — продолжал батюшка вещать. — Но на то благословение даю вам. И пущай меня Синод Священный осудит, но латинянам сдавать корабль русский я не хочу.
— Батюшка, а идите… Команду поувещевайте, чтобы они так же думали, — вежливо я направил священника заниматься его непосредственными обязанностями.
Получив гневный взгляд от батюшки и не поморщившись, я продолжил буравить его взглядом, и священник все же подчинился. Да и что ему делать на таком вот нашем скором военном совете?
— Я слушаю вас… — сказал я, обращаясь к трем офицерам.
Балтийское море. Район Данцига. Борт французского линейного корабля «Ахилл».
25 мая 1734 года
— Пьер, я рад вас увидеть вновь. Крайне странное стечение обстоятельств, но встреча все же приятная, — сидя на палубе линейного корабля «Ахилл», распивая за малым столиком вино и закусывая твердым сыром, вел беседу шеф-эскадр морских сил Франции Жан Андре Баррай.
Напротив него сидел и как ни в чем не бывало пил вино капитан русского фрегата «Митава» Пьер Дефремери. Он прибыл на французский флагман с тем, чтобы увещевать своих соплеменников-французов разойтись миром, но, как видно, миссию свою провалил. К слову, мичмана Войникова, прибывшего для переговоров к французам первым, к столу, в отличие от Дефремери, не пригласили.
— Мсье Баррай, но вы же нарушаете правила. Ладно бы вы шли под флагами Польши, но Россия с Францией не воюет. Вот и я прибыл добром решить недоразумение, — продолжал, однако, гнуть свою линию Дефремери.
— Вы будете всего-то интернированы. А после уйдете вновь в Россию. Я не претендую на фрегат, как на свой приз. Но, мой друг, понимать же нужно. Данциг держится в осаде во многом потому, что у Ласси, русского военачальника, нет осадной артиллерии. Да и у Миниха, который стремится забрать командование осадой русскими войсками Данцига, также нет артиллерии. А на «Митаве» она есть? — спрашивал шеф-эскадр. — Не везете ли вы осадные орудия?
— Если вы назвали меня другом, то я воздержусь от ответов, — произнес Дефремери.