Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
Шрифт:
Обучение группы молодых дворян в Лейпциге в конце 1760-х гг. получило широкую известность в отечественной историографии благодаря тому, что среди них находился А. Н. Радищев. Уже в XIX веке в первых работах М. И. Сухомлинова на эту тему был поставлен вопрос, насколько повлияло обучение в Лейпциге на складывание мировоззрения писателя и можно ли уже здесь видеть зерна его последующих радикальных взглядов [297] . В советской историографии наиболее подробными и глубокими оказались исследования А. И. Старцева. Однозначно признавая за Радищевым звание дворянского революционера, историк без колебаний усматривал истоки формирования его революционных взглядов в годах учебы, проведенных в Лейпциге. Особое значение в связи с этим приобретал т. н. «студенческий бунт» лета 1767 г., в котором, по мнению Старцева, были продемонстрированы первые проявления «ненависти к самовластию, протеста против гнета и бесправия». Один из руководителей «бунта», друг Радищева Ф. В. Ушаков, скончавшийся затем в Лейпциге, рассматривался исследователем как «безвременно умерший борец-революционер».
297
Сухомлинов
Таким образом, как это часто проявлялось в советской историографии, основной акцент в исследовании пребывания русских студентов в Лейпциге переносился с собственно учебного процесса на проявления их «революционного протеста», при этом общее значение их учебы, ее место в развитии системы образовательных поездок русских студентов в немецкие университеты оставалось нераскрытым. Надо сказать, что основу для такой искаженной трактовки заложил сам А. Н. Радищев. Именно он в 1789 г., за год до выпуска «Путешествия из Петербурга в Москву» и спустя двадцать лет после окончания своего студенчества в Лейпциге, напечатал «Житие Федора Васильевича Ушакова» — по форме произведение мемуарного характера, в которое Радищев вставил, однако, множество критических суждений по отношению к самодержавию, подкрепляя их примерами из юности своих товарищей, центральным среди которых было описание их лейпцигского бунта.
Излишне поэтому подчеркивать, что «Житие Ушакова» как исторический источник обладает крайней субъективностью и, отражая взгляды зрелого Радищева, лишь с крайней осторожностью может использоваться для характеристики его студенческих лет. Между тем, следуя ему, т. е. воспринимая столкновение студентов со своим наставником как центральное событие их жизни в Лейпциге, можно прийти к неправильным выводам в отношении оценки политики правительства Екатерины II по привлечению студентов к европейскому университетскому образованию. Действительно, если большие деньги из казны тратились только на то, чтобы студенты имели возможность формировать свои «антикрепостнические взгляды» и проявлять «революционный протест против самодержавия», то образовательную политику Екатерины II с государственной точки зрения следует признать неудачной. Неясным, впрочем, тогда остается, из-за чего эта политика продолжалась с определенной последовательностью и настойчивостью в течение, по крайней мере, двадцати лет.
С другой стороны, «бунт» студентов в Лейпциге для исследования общей истории русского студенчества за границей в XVIII в. не может сбрасываться со счетов как незначительное событие, а, наоборот, является единственным в своем роде, когда противоречия между студентами и их начальством в университете достигли такой остроты, что потребовали арестов и участия военной силы. Раскрытие смысла этих противоречий и причин столкновения послужит предметом дальнейшего подробного анализа. Однако объявлять этот «бунт» закономерным порождением «революционных взглядов» студентов нельзя. Многое, напротив, указывает здесь на случайное стечение нескольких неблагоприятных обстоятельств, которые, в своей совокупности, уже не повторялись больше ни при одной последующей командировке в немецкий университет и следовательно больше не препятствовали в целом успешному ходу обучения там русских студентов.
Середина 1760-х гг. отмечена первым взлетом интереса императрицы Екатерины II к проблемам народного образования. При непосредственном участии императрицы были составлены уставы ряда воспитательных учреждений (Академии художеств, Кадетского корпуса, Смольного института). В этой и последующей законотворческой деятельности Екатерины II в данной области проглядывала определенная образовательная модель, которой придерживалась императрица. Екатерина верила в возможность воспитания «идеальных граждан» для собственного государства так, как это предлагалось в теориях мыслителей эпохи Просвещения. С одной стороны, перед ней стояла прагматическая задача, которую должен решать любой государь, — как «получить людей к службе политической и гражданской способных», с другой стороны, методы, которые предлагал ей век Просвещения, были достаточно утопичны. Вся сила возлагалась на точное следование воспитательным инструкциям, которые с необходимостью, уже сами по себе должны были способствовать культивированию в воспитанниках нужных государству добродетелей и умалению пороков. За свою жизнь Екатерина написала немало таких инструкций: вспомним, наконец, что и ее родной внук, будущий Александр I, также рос в строгих рамках «воспитательного эксперимента» своей бабушки.
При этом, немалое значение, помимо самих инструкций, имело и место воспитания. В части своих образовательных проектов императрица, как и многие философы-просветители, предпочитала закрытые учебные заведения, замкнутые в себе, удаленные от «пороков общества». Однако и к университетам она испытывала явную симпатию. Развитие такого ее отношения к университетам, к сожалению, за недостатком источников прослежено быть не может, но бросается в глаза, что именно в 1765–1767 гг. Екатерина, например, впервые обращает пристальное внимание на Московский университет (выказывая готовность рассмотреть новый проект его устава, а затем разрешая чтение лекций на русском языке [298] . Относящиеся именно к этим годам вышеупомянутые командировки русских студентов в немецкие университеты также показывают доверие к этим учреждениям императрицы, которая передавала университетам возможность воспитания определенных категорий своих подданных. Так, упомянутая отправка десяти студентов от Святейшего Синода в Гёттингенский и Лейденский университеты (при этом еще шестеро были отправлены в Оксфордский университет) была вызвана желанием Екатерины иметь образованных священников (подробнее
298
См. подробнее: Андреев А. Ю. Лекции по истории Московского университета. М., 2001. С. 68.
Как раз на юридический факультет Лейпцигского университета для обучения праву в его европейском понимании и направлялись за казенный счет двенадцать молодых дворян по личному решению Екатерины И, принятие которого, по-видимому, относится в начале 1766 г. з Заметим, как уже обсуждалось в первой главе, что с точки зрения просвещенного абсолютизма, именно юридические факультеты университетов должны были выполнять главную задачу по подготовке для государства образованных чиновников, и в этом смысле поставленная Екатериной цель находилось в полном соответствии со взглядами на университеты других современных ей монархов Европы.
Самой императрицей проводился и отбор будущих студентов. 22 февраля 1766 г. [299] она собственноручно отметила в списке выпускников Пажеского корпуса шестерых человек, назначенных «в Лейбциг для наук»: это были Алексей Кутузов, Петр Челищев, Андрей Рубановский, Александр Римский-Корсаков, Александр Радищев и Сергей Янов [300] . К этой шестерке по различным ходатайствам в течение полугода присоединили еще шесть молодых людей: князей Василия Трубецкого и Александра Несвицкого, братьев Федора и Михаила Ушаковых, Ивана Насакина и одиннадцатилетнего подростка Василия Зиновьева (близкого родственника братьев Орловых). В результате возникло постоянно повторяемое в последующих документах число «двенадцать учеников» (хотя, на самом деле, из-за различных обстоятельств, количество русских студентов в Лейпциге почти постоянно было меньше двенадцати). Думая о своих студентах как о зачинателях нового русского чиновничества, распространяющих вокруг себя в отечественных присутственных местах учение «добра и справедливости», императрица могла позволить себе такие символы. В то же время, из расчета на двенадцать человек отпускалось в дальнейшем из казны финансирование, поэтому освобождавшиеся вакансии восполнялись затем новыми студентами, присылаемыми из Петербурга. Забегая вперед и допуская известный анахронизм, можно сказать, что с финансовой точки зрения в Лейпциге был основан «русский студенческий институт» на двенадцать мест, существовавший восемь лет вплоть до 1775 г.
299
Сборник Русского Исторического общества (РИО). Т. 10. С. 112.
300
Старцев А. И. Радищев. Годы испытаний. М., 1990. С. 9.
Почему же для подготовки будущих «идеальных» русских государственных деятелей был выбран именно Лейпциг? Ответ на этот вопрос в свете дальнейшего анализа будет ключевым, поскольку, во многом, именно особые обстоятельства, связанные с Лейпцигским университетом, повлияли на ход обучения здесь русских студентов, вплоть до открытого выражения ими своего протеста.
В третьей четверти XVIII в. Лейпцигский университет был любимым местом учебы европейского дворянства: немецкого и зарубежного, в том числе из Восточной Европы. Так, в 1760-е гг. здесь отмечали особый приток прибалтийских баронов, посещали университет в это время и датчане, венгры, шведы [301] . Столь ярко выраженную тягу к Лейпцшу именно дворянских студентов следует объяснить несомненным своеобразием, которым этот университетский город отличался от всех остальных. Если Галле и Иена, небольшие, замкнутые города, готовили, в основном, теологов и правоведов, воспитывавшихся там из представителей бюргерства с их невысоким уровнем культурных запросов, что обуславливало известную всей Германии «грубость» в нравах студенчества, то Лейпциг мог предоставить отпрыскам из высших сословий все возможности для подобающего им времяпрепровождения, какие только дает большой торговый город [302] .
301
Tering A. Baltische Studenten an europ"aischen Universit"aten im 18.ten Jahrhundert // Aufkl"arung in den baltischen Provinzen Russlands / Hrsg. von O. H. Elias. K"oln; Weimar; Wien, 1996. S. 144.
302
K"uhn P. Goethe als Leipziger Student // Die Universit"at Leipzig 1409–1909. Leipzig, 1909. S. 65.
Книжная торговля, проходившая здесь, служила отражением культуры всей Европы, в Лейпциге были собраны известные библиотеки, антикварные коллекции, наконец, сказывалась близость столицы Саксонии, Дрездена, и не только в регулярных визитах саксонского двора, но и в приездах придворного театра. Все это в глазах дворянства придавало студенческой жизни в Лейпциге особую ценность, не сравнимую с другими университетами. Так, отец Гёте, человек старых дворянских предрассудков и слышать не хотел об обучении сына в Гёттингене, куда того влекли научные интересы, но настаивал на его поступлении в Лейпциг и именно на юридический факультет (где Гёте учился в 1765–1767 гг., застав, таким образом, приезд русских студентов).