Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
Шрифт:
Виновность Бороздина явная, несомненная. Она представляется в таком виде: он по чужому подговору согласился подписаться подставным свидетелем на духовном завещании, которое считал подлинно соответствующим воле завещателя и составленным в пользу женщины, которую считал заслуживающею более симпатии, чем она ее заслуживала в самом деле. Раз это сделал, необходимость заставила его принимать меры к тому, чтобы преступление не раскрылось. Нужда заставила его просить женщину, которой он оказал, по его понятиям, услугу, оказать ему ничтожную денежную помощь, в размере, в котором не отказывают в этой помощи даже нищему его звания. Под влиянием раздражения, вызванного категорическим отказом в этой помощи, он пишет письмо, в котором выражает не угрозу, а неудовольствие. Вот вся вина Бороздина. Примите, гг. присяжные заседатели, в соображение, что есть огромная разница между человеком, который сознательно участвует в сочинении фальшивого акта, по предварительному соглашению с другими, и тем, который помог только оформить акт, считаемый им не фальшивым. Мне скажут: не придавайте большого значения последующей явке Бороздина в суд для подтверждения завещания. Фальшивое завещание, еще неявленное, уже составляет оконченный подлог, чему явным доказательством служат Тенис и Медведев, которые не явились вовсе в суд для допроса, и, несмотря на то, судятся за подлог. Явка завещания означает только следующее: если свидетель откажется на суде от подтверждения некоторых из обстоятельств, удостоверяемых им в его подписи по завещанию, например, заявит, что он сомневается, был ли завещатель в здравом уме и твердой памяти, то этот свидетель исключается из числа свидетелей завещания и обыкновенно не преследуется, потому что вина его сомнительна и последствия ее им же самим уничтожены. Но если до явки завещания в суде начнется дело о
В заключение я не могу не возвратиться опять к неотвязному и неудобозабываемому факту, что у этого человека шестеро голодающих детей. Его положение столь было тяжко, столь сильное возбуждало сочувствие, что в отношении к нему сам следователь сжалился и допустил льготу, за которую, вероятно, будет претендовать и к следователю, и к Бороздину защитник Лысенкова. Следователь отпустил Бороздина по делам поти-тифлисской дороги, на Кавказ, оставив Лысенкова под стражей. Бороздин с Кавказа возвратился в срок. Будьте к нему сострадательны и милосердны, господа присяжные, насколько возможно, и постарайтесь согласовать человеческие чувства сострадания с гражданским долгом судей по закону и совести. О другом подсудимом, Киткине, я скажу немного, потому что он и выдается гораздо менее чем другие совиновники, кроме Тениса и Медведева, и потому, что многие общие соображения, уже высказанные мною по поводу Бороздина, относятся в равной степени к тому и другому. Между Бороздиным и Киткиным одни контрасты: Бороздин — человек знающий, бывалый, семейный, осторожный, озабоченный не только, чтобы дело сошло, но чтобы оно не разгорелось. Киткин — это человек весьма молодой (ему теперь только 23 года), действующий только особняком, рвущийся жить в свое удовольствие с ненасытным увлечением и осушивший в короткое время чашу жизни почти до дна. Его несчастье составляет то, что он родился человеком состоятельным, с хорошими средствами. Другое несчастье то, что он рано лишился отца и не имел вовсе руководителя.
Дворянин Тамбовской губернии, сын помещика, он воспитывался в военном училище, потом из кадет поступил в гвардейские полковые офицеры. Жизнь в училище и в полку в течение нескольких лет была сплошной разгул, непрерывный кутеж с такими же, как он, беззаботными молодыми повесами, жизнь эта на вид как будто бы разнообразна, а в сущности бессодержательна и весьма однообразна, потому что повторяются все те же лица, товарищи, женщины из demimond’а, театры да рестораны. Киткин успел быстро прожить свое состояние, тратя деньги, а еще более занимая в счет будущих получек. Эти займы заставили его познакомиться еще с одним классом людей, весьма типическим, с петербургскими ростовщиками, гласными и негласными, обоего пола. Сношения, которые устанавливаются между занимающими и этого рода заимодавцами, не отличаются радушием и доброжелательством: ссуды выдаются с трудом, проценты берутся громадные. И покойный Седков только с близких знакомых и верных плательщиков брал полтора процента в месяц, т. е. 18 процентов в год; с других он взимал 120 процентов в год, по 10 процентов в месяц. С артиста Императорских театров Алексеева сама Седкова взимала еще более высокий рост. Седков записал собственной рукою свой расчет с Киткиным: не давать никакого спуску и никакой отсрочки по векселю Киткина к 17 сентября 1873 года в 1 тысячу 400 рублей, обеспеченному двумя другими векселями: Дубельта в 1 тысячу 100 рублей и Эстрейхера в 1 тысячу 500 рублей. В случае неплатежа все эти три векселя подадутся ко взысканию в сумме всего на 4 тысячи рублей. Впрочем, если бы Киткин уплатил свои 1 тысячу 400 рублей по векселю хотя и позже 17 сентября, но до 1 октября, то следует взять с него никак не меньше 2 тысяч рублей. Таким образом, 600 рублей барыша на 1 тысячу 400 за какие-нибудь две недели просрочки. Разложите эту сумму на год, выйдет до 1132 процентов годовых. С Седковою сношения Киткина были не лучше, чем с мужем, а еще более для него тяжелые. Вы слыхали о том векселе в тысячу рублей, за который получено всего 115 рублей, вексель, который назван был метко господином прокурором векселем Шейлока, векселем венецианским. На занятую сумму Киткин уплачивал исправно по 10 процентов в месяц и принес в феврале за 3 месяца 32 рубля (12 рублей не были доданы), причем вексель старый обменен был на новый. Рассчитываясь с г-жой Седковой, Киткин видел в ней только жадную ростовщицу, а вовсе не красивую женщину; все прочие ее качества, по которым она могла нравиться другим мужчинам, исчезли в виду одного, которое делало ее для Киткина существом далеко непривлекательным.
Сношения ростовщиков с должниками, как я уже сказал, самые бессердечные. С одной стороны, человек молодой, имеющий ресурсы, рассматривается, как овечка, которую надо стричь, и стричь поближе к телу, даже до крови, до тех пор, пока она будет давать шерсть, а перестанет давать, ее можно зарезать. С другой стороны, те, на чьи увлечения и страсти спекулирует ростовщик, не могут не питать к ним чувств ненависти, затаенной злобы, презрения, неутолимой вражды. Таким образом, в форме платежа или неплатежа по векселям ведется жестокий бой, война на жизнь и смерть, неистощимый сюжет для драмы, начиная от времен Аристофана и до наших дней. Сорвать что-нибудь со ростовщика, провести его считается и считалось удалью, молодечеством, похвальной ловкостью. Дурные отношения порождают неправильные, превратные понятия, уродливые нравы. Человек хорошего общества, который весьма честен в отношениях своих к товарищам, который никогда не согласится напакостить знакомому и даже вовсе нисколько никогда не обидит, человек весьма порядочный во всех других отношениях, как только дело дойдет до ростовщика, считает всякое средство, всякую хитрость, как французы говорят, de bonne guerre и не останавливается ни перед какими средствами. Я не одобряю этих чувств и правил, но отличаю их как общеизвестный факт житейский. Киткин человек мало развитый, весьма односторонне образованный. Ростовщиков он сердечно ненавидел. Потеряв свое состояние, он находился в критическом положении, на него постоянно поступали взыскания по векселям; кончался срок векселя Седкова, он боялся попасть в долговое отделение. К нему приносят в гостях, поздно вечером, записку от г-жи Седковой, записку пригласительную. Он в этот вечер не пошел, но, вдумавшись в записку, счел нужным осведомиться, чего от него хотят. Тон записки убеждал, что его не будут понуждать к уплате. В воротах квартиры Седковой он столкнулся с господином, который после оказался Лысенковым; тот же господин появился в вокзале царскосельской железной дороги, где расположился завтракать Киткин в ожидании, пока не вернется домой Седкова, которой он дома не застал. При посещении Киткиным квартиры Седковой Лысенков присутствовал. Седкова объяснила, что муж ее умер, оставил завещание, на котором не достает одного свидетеля, и просила подписаться. Лысенков вступился как нотариус, поддерживая просьбу Седковой.
Первое движение Киткина, как всегда бывает, было благородное: нет, не хочу, после чего он и ушел, несмотря на то, что тут же Седкова озлобилась, пригрозила векселем. Затем, пришло раздумье; появились мысли вроде таких: какой же я дурак. Седкова зла, она меня доймет, свидетель найдется, вместо меня, кто-либо другой. Вместе с тем, у Киткина должна была быть еще большая, чем у Бороздина, уверенность в том, что завещание настоящее, но только неформальное, еще больше уважение к авторитету нотариуса Лысенкова. Эти соображения смешивались с тем особенным враждебным к ростовщикам настроением, которое можно было теперь выместить на Седковой, заставив ее вернуть хотя часть лихвенных взятых процентов. Он человек молодой, весьма прямой, быстро решающий. Вмиг он решился и послал Седковой свой ультиматум, свою картель — возврат своего векселя и вдобавок 300 рублей. Он становится в положение диктующего условия, смело и бойко сразу; он присовокупляет: а иначе мне это будет известно. Но что же ему известно? Что ему предлагали подписаться на духовном завещании — и только. По всему его прошлому нельзя заключить, чтобы он имел намерение воспользоваться открытым ему обстоятельством перед Седковой, он только намекал, что мог бы воспользоваться. Условия его в самом деле не очень большие: его не убоялись, с ним поторговались и дали 200 вместо 300. Подписавшись, Киткин не входит вовсе в сношения с другим подсудимым, не связывается с ними, держит себя особняком, он видит только раз Бороздина. Его заботит только желание уехать в Тамбовскую губернию, но его задерживают, говорят, нужно явиться в суд для допроса о завещании. Тогда он нашел, что от него еще требуется услуга, что он опять в положении стороны, предлагающей условия и берущей откуп. Опять он ставит вопрос — резко, прямо, без обиняков; резка только форма, требования невелики: опять только двести рублей. Седкова дает ему расписку на эти 200 рублей, 3 июня обещает уплатить после допроса в суде. Она тогда всем остальным заплатила, но ему не хотела отдать, так что, чтобы получить уплату,
Когда вы будете судить, гг. присяжные заседатели, я полагаю, что вы примете в соображение следующее: как последнему в ряду подсудимых, к нему идут все доводы, приводимые в пользу всех остальных подсудимых. Он не мог иметь ясного понятия о том, что завещание фальшиво; ему предлагали его как настоящее, но только не формальное. Он же первый при следствии сделал признание во всем. Примите еще во внимание его молодость, его искреннее раскаяние. Киткин, действительно, раскаялся, он сознает все безобразие своего проступка, дайте ему средства загладить этот проступок. Окажите ему такое же снисхождение, в каком вы не отказываете попадающимся по крайности и нужде в кражах и мошенничествах людям из простонародья. Пощадите его, господа присяжные заседатели.
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Сердцу человеческому свойственно при всяком падении искать змия-искусителя. Человек не думает, что этот змий-искуситель в большей части случаев сидит в нем самом; нет, он непременно ищет его вне себя. Я нисколько не был озадачен, что все подсудимые желали стать в такое положение, что хотя они виноваты, но был змий-искуситель, был злой гений, и этот злой гений — нотариус Лысенков. На эту тему говорили не только подсудимые, не получившие юридического образования, но даже и бывший член окружного суда господин Бороздин. К сожалению, и представитель обвинительной власти по отношению к Лысенкову также стал на эту точку, он также прямо назвал его злым гением, который устроил все дело, задумал план, завлек всех подсудимых, получил от этого большие выгоды, одним словом, это есть то злое начало, которое привлекло всех остальных подсудимых на эту позорную скамью. Я, господа присяжные, как вы видели, во время почти всего судебного следствия сохранял молчание, но должен вам теперь сказать, что, как говорится в книге Иисуса сына Сирахова, есть два рода молчания: есть молчащий, который не ведает ничего, есть молчащий, который ведает время. Мое время теперь наступило. Но прежде чем разбирать, действительно ли Лысенков был здесь змием-искусителем и надо ли было кого и на что искушать, мне необходимо рассмотреть самое дело, его объем и размеры того преступления, которому вы должны произнести ваш приговор. Я должен обратить внимание на следующее обстоятельство: из обвинительного акта вы изволили усмотреть, что подсудимая Седкова предана суду по двум преступлениям, а именно по подлогу завещания от имени мужа и по получению денег по подложным чекам. Остальные подсудимые преданы суду за участие совместно с ней в первом только преступлении, а вовсе не во втором. О втором преступлении хотя упоминалось на судебном следствии, но в речи г. прокурора о нем не было ничего сказано, между тем как для меня в настоящее время существенно важен взгляд именно на это преступление.
По моему мнению, то преступление, о котором вы до сих пор слышали из прений, именно подлог завещания, конечно, существует с точки зрения юридической, но с бытовой, практической стороны настоящего дела, оно совершенно ничтожно; напротив, все значение имеет первое преступление. По подложному завещанию г-жа Седкова делалась наследницей всего имущества мужа, и вот за что ее преследуют. Но в самом ли деле она наследница? Она присвоила себе имущество, но каким образом? Она вынула деньги по подложным чекам и захватила драгоценные вещи и другие ценные бумаги. Все это она сделала вовсе не вследствие того, что она признана наследницей, вовсе не вследствие духовного завещания. На другой же день после смерти мужа, когда не готово еще было фальшивое завещание, она получила по чекам 28 тысяч, а через несколько дней всего 31 тысячу, но она получила их вовсе не как наследница. Вы можете уничтожить это завещание, его нельзя не признать подложным, но с чем же уйдет теперь законный наследник? Вот если бы получения по фальшивым чекам не было, тогда другое дело, так что в бытовом отношении нельзя упускать из виду этой точки зрения. Вы должны с бытовой, практической стороны смотреть на дело; вы охраняете, конечно, закон, но вместе с тем вы охраняете и лиц частных, которые терпят от преступления. В самом деле, потерпели ли законные наследники от составления духовного завещания? Нет, имущество самое ценное, наличные деньги, лучшие векселя и другие вещи, все это законные наследники потеряли бы и тогда, если бы завещания составлено не было; так что и не будь завещания, практическое положение наследников одно и то же. У них остается мираж, деньги куда-то спрятаны, говорят, будто бы большая часть капитала пошла под векселя, но лучших векселей нет, потому что по банковым надписям они переданы, проданы, дисконтируются и т. д., потому что размеры дела, в котором обвиняются подсудимые, сводятся с бытовой стороны к весьма скромным рамкам. Но этого мало; для меня это точка отправления имеет еще следующее огромное значение: если г-жа Седкова, как несомненно доказано, взяла по текущему счету все капиталы мужа, взяла драгоценности и т. д., то возникает вопрос: зачем же нужно было фальшивое завещание? Суд говорит при этом, что капитала после Седкова не осталось, а осталась движимость, равнявшаяся 10 тысяч рублей. Ответ может быть только один: для большого спокойствия, для того, чтобы, если явится кто из наследников и станет доискиваться, не осталось ли чего-нибудь, она могла бы прямо сказать: нет, я полная наследница. Заметьте, что ей не предстояло той опасности, которая обыкновенно бывает в подобных случаях. Ведь у Седкова не было недвижимого имущества, которое скрыть нельзя, все было движимое, во-вторых, вы знаете, как он наживал свое состояние.
Я спрашивал брата и наследника, знал ли он состояние покойного; он говорит: нет, даже и приблизительно не знал. Так что составление духовного завещания имело собственно практическое значение в смысле только спокойствия, ограждения себя от длинных переговоров. Для меня это очень важно, потому что г-жа Седкова, как было здесь доказано, женщина практическая, расчетливая и даже скупая. Прочит ли она те тысячи, о которых говорит, за то, чтобы иметь такой акт, который не дает ей ничего существенного в ее материальном положении? И из слов ее выходит, что на деле фальшивого завещания она издержала почти все деньги, взятые с текущего счета, едва ей осталась 1/4 часть, около 7 тысяч рублей. Между тем как состояние Седкова, заметьте, состояло из векселей на 180 тысяч рублей. Ведь вексель векселю рознь, есть такие, которые не стоят цены той гербовой бумаги, на которой написаны, и вы слышали поверенного гражданского истца, который говорит, чти это векселя ничтожные, векселя людей несостоятельных, за которые дают 5 коп. за рубль, а за другие и ничего не дадут. Стало быть, главное наследство Седкова состояло в капитале 31 тысяча рублей и в разных драгоценностях, которые она все выбрала, и что же мы видим? Она, которая по закону наследница 1/4 части, она делает подлог и истрачивает для этого на другой же день 5 или 6 тысяч, затем еще несколько тысяч и остается при том, что и без того ей следовало по закону. Но ведь не наивная же она женщина, а хорошо знающая, что такое денежные расчеты. Вот как важно для нас взять за исходную точку два преступления; только тогда вы увидите, что первое стоит совершенно независимо от подложного завещания, которое является впоследствии какою-то ограждающей ширмой, и ширмой весьма прозрачной, благодаря которой наследники сейчас же могли добраться до состояния Седкова. Не будь этой ширмы, все пути были бы тогда отрезаны.
Затем мне необходимо сказать несколько слов в отношении второго преступления с его юридической стороны, так как необходимо рассмотреть степень участия г. Лысенкова в этом преступлении. Домашнее завещание, для которого необходимы 2 или 3 свидетеля, как известно, могло быть совершено без всякого участия г. Лысенкова. Духовное завещание имеет свои оригинальные стороны; оно резко по своей конструкции отличается от других видов подлога: составленное уже, оно не имеет такой силы, как, напр., всякое долговое обязательство, которое тотчас за составлением может быть передано другому и, представленное в суд, имеет полную силу. Духовное завещание ничего не значит до тех пор, пока свидетели не явились в суд и не подтвердили свои показания; следовательно, по оригинальности этого акта выходит, что подлог собственно совершается в этот момент, т. е. при утверждении его в суде. Я перехожу к тому обвинению, которое тяготеет над Лысенковым. Позвольте вам напомнить общий абрис того, на чем основано обвинение со стороны обвинительной власти. Оно основано не на таких доказательствах, по которым судья должен судить о деле. Хотя присяжным заседателям и дано верховное право взять и разрешить по своему усмотрению, но собственная совесть говорит, что они не должны произносить грозного приговора по какому-то неопределенному впечатлению, а должны в базисе иметь все-таки доказательство, дать себе строгий отчет. Закон не требует отчета гласного, на письме, но ваша присяга требует, чтобы вы дали его себе внутренне. Этот взгляд на приговор до такой степени распространен везде в мире, где только есть власть присяжных, что именно страны самые цивилизованные гордятся тем, что часто отпускают оправданным человека, который по внешнему впечатлению кажется виновным, но нет против него доказательств.