Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Потапчук И. В.

Из прочитанной купчей, совершенной нотариусом Дыбовым на дом Трухачева, и из объяснений последнего выяснилось, что хотя купчая и совершена на 11 тысяч рублей, но в действительности банк уплатил ему 46 тысяч. Далее, интересны два письма к Борисову: одно, писанное Алфимовым 2 ноября 1880 г., другое Исакова. Алфимов пишет: «Дело с Трухачевым едва не расстроилось; он было на попятный двор и все благодаря действиям Якунина и умнейшего Исакова. Их ведение дела страшно возмутило Немировского и даже Дыбова, которые приезжали ко мне и просили кончить дело, не дожидаясь распоряжений Якунина, уехавшего и отдавшего строгое приказание не выдавать денег до утверждения купчей и расписки в получении всех денег. Затем, опять-таки благодаря глупости Исакова, отказавшегося принять от Трухачева документы под расписку, он переслал их в правление через нотариуса. Должен предупредить тебя,

что на (бранное слово) Исакова ходят в городе векселя и легко могут быть протестованы; тогда неминуемо будет арест дома. Дыбов советовал обеспечить как можно скорее закладной... Немировский говорил мне, что Трухачев более всего озлоблен на Якунина, и клялся, что он все употребит, чтобы вредить, и даже грозил, что при встрече не ручается, что он его не изуродует». В письме Исакова говорится, главным образом, о денежных затруднениях; автор письма неоднократно обращается к Борисову с просьбой о помощи, высказывает желание свидания, чтобы основательно переговорить о ссуде; затем упоминает о «шайке мошенников, не дающих покоя банку».

По вопросу о том, поступали ли отчеты от Борисова, свидетель Чиж удостоверил, что до Якунина таких отчетов не поступало, по крайней мере, свидетель их не видел. Это подтвердилось и осмотром реестра входящих бумаг, где только за 1881 год записан отчет Борисова. Однако при этом выяснилось, что бумаги и письма, посылавшиеся на имя председателя Алфимова, в реестре не записывались, поэтому, по словам Борисова, и нет его отчетов в реестре за время до вступления в банк Якунина, сделавшего распоряжение все деловые бумаги направлять в правление, вследствие чего в 1881 году его отчет значится по реестру.

В прочитанном показании неявившегося акционера Лаврова, потерявшего на акциях Саратовско-Симбирского банка значительную сумму, говорится, что с Алфимовым свидетель познакомился через Мясоедова, от которого постоянно слышал также и о Борисове. Польстившись на хороший дивиденд, Лавров приобрел акций Саратовско-Симбирского банка на 18 тысяч 365 рублей и в том же году узнал о «расхищении банка, о воровстве, произведенном Алфимовым, Борисовым и другими лицами». Не веря слухам, свидетель отправился к Борисову, у которого нашел роскошную обстановку; Борисов заявил, что о расхищении он знал раньше и хотел всю похищенную сумму пополнить; рассказал, что Трухачева подбил Немировский отдать доказательство злоупотреблений, что Трухачеву было уплачено за молчание 8 тысяч рублей. Потом оказалось, что сам Борисов свои акции Саратовско-Симбирского банка успел продать. В конторе «Юнкер» свидетель слышал, что жена Борисова продала движимого имущества из квартиры более, нежели на 100 тысяч рублей.

Оглашен протокол собрания акционеров, в котором обсуждалось предложение лесопромышленника Шотта о сдаче ему Кано-Никольского имения за 76 тысяч рублей с правом рубки не более 1200 десятин в год по выбору и усмотрению его; собрание постановило предоставить особой комиссии решить в принципе вопрос, как поступить с Кано-Никольской дачей, возложив на эту комиссию и заведование ею. Свидетель Шихов при этом заметил, что Шотт дал бы и 100 тысяч, даже при сплошной вырубке, а не по выбору, как это свидетелю хорошо известно, так как Шотт приглашал и его в компанию.

Ряд лиц свидетельствуют относительно образа жизни Сергея Борисова, вначале, приблизительно до 1872 года, весьма скромной, а затем слишком роскошной; так, по удостоверению свидетеля Гана, осенью 1880 года Борисов занимал квартиру в 3 тысячи 480 рублей в год.

Борисов по этому поводу объяснил, что до 1880-х годов, как видно из записной книги его жены, он проживал в год по 12—14 тысяч, а когда его падчерица вышла из института, он счел нужным вести более роскошную жизнь, тем более, что не стеснялся в средствах, получая жалованье за службу в банках до 25 тысяч рублей в год; кроме того, от отца он получил 100 тысяч рублей, а жена его имела имения.

Далее, удостоверен факт передачи Алфимовым после истории с Трухачевым своего завода на имя жены; из счета затрат, произведенных подсудимым на этот завод, видно, что в 1882 году им было затрачено около 70 тысяч. При обыске в квартире Алфимова был найден пустой денежный конверт на 39 тысяч рублей, помеченный штемпелем 7 декабря 1878 г.; эти деньги в кассовую книгу не записаны. Алфимов объяснил, что он действительно получил с почты 39 тысяч закладными листами, которые и раздал заемщикам.

Относительно подсудимого Иловайского прежде всего были оглашены 5 квитанций, удостоверяющих

получение им страховых денег, оказавшихся незаписанными на приход. Свидетель Ефимов в письменном показании, данном судебному следователю, рассказывает, что однажды, придя часов в десять в банк, он застал там, кроме Иловайского, и сына его Николая, занимавшегося в другом отделе и обыкновенно приходившего не особенно рано. Старик Иловайский сообщил свидетелю, что только что получала деньги по купонам молодая хорошенькая барыня. Когда затем пришел на службу Исаков, Николай Иловайский подал ему счет с купонами, причем Исаков сделал ему замечание, зачем он сам пробил купоны; спустя несколько дней опять повторилось то же, после чего Николай Иловайский был переведен в канцелярию, а потом уволен совершенно. В разъяснение этого Исаков рассказал следующее:

«Когда в первый раз Николай Иловайский подал мне счет с пробитыми купонами на сумму около 800 рублей, я подписал счет, сделав ему замечание. Когда же он подал мне через несколько дней другой счет, то я хотя и подписал его, но начал сомневаться в действительности купонов. Я донес правлению и велел принести мне эти купоны. Рассматривая их, я заметил, что купоны эти были пробиты уже прежде, и по всей вероятности, в конторе Мейера, имевшей для пробивки купонов небольшую машинку, а затем на первоначальные отверстия была наложена машинка Саратовско-Симбирского банка. Я стал узнавать, кто такая та особа, которая получила по этим купонам деньги; оказалось, что это г-жа Асанова, певица одной гостиницы, где Николай Иловайский чуть не ежедневно проводит вечера. Вот эта-то хористка и приезжала со своей подругой Грушей в банк рано утром и получала от Иловайского деньги за купоны».

По показанию Москвитинова, подсудимый Исаков закладывал однажды в конторе Печенкина тиражный закладной лист, от оплаты которого Иловайский отказался.

Свидетель Маслов, имение которого было заложено в Саратовско-Симбирском банке, показал, что платежи, как за первую, так и за вторую половину 1880 года им были посланы на имя его знакомого Трухачева, бухгалтера банка; квитанцию за первую половину он получил от Трухачева, за вторую же — нет. Когда Трухачев уволился из банка, то с Маслова потребовали уплаты за вторую половину; по предъявлении же им почтовой расписки в отсылке денег на имя Трухачева член правления Якунин объявил, что числящаяся за свидетелем недоимка будет снесена на убыток. На суде Якунин объяснил, что, узнав об этой утайке, он требовал от Трухачева объяснений, но тот наговорил ему только дерзостей, почему и был составлен протокол о его увольнении со службы.

Относительно Кано-Никольской дачи свидетель Загряжский показал, что из назначенной ему ссуды под это имение в 750 тысяч рублей он получил только 615 или 620 тысяч, а остальное пошло на разные вычеты; никакого аванса от Борисова он не получал и особых переговоров относительно залога ни с Алфимовым, ни с Борисовым не имел; впоследствии слышал, что Алфимов с Борисовым каким-то образом отстранили от участия на торгах посторонних лиц и предоставили совершить покупку Кано-Никольского имения Томасову, который передал его потом Борисову. Из других показаний и документов, относящихся к тому же вопросу, видно, что тотчас после выдачи ссуды Загряжскому начались хлопоты, чтобы обеспечить банк в получении платежей; поверенному банка Мелетеву было поручено подробно ознакомиться с положением дачи на случай затруднения со стороны Загряжского в платеже, тем более, что Загряжский сам телеграммой просил Алфимова принять на себя приискание покупщиков на имение.

Вследствие непоступления платежей Кано-Никольское имение было назначено в продажу на 14, а затем на 29 января.

Из показаний Плотникова выяснилось, что с Томасовым, для которого он купил имение на торгах, он лично не был знаком, задатка 82 тысячи 655 рублей не вносил, а участвовал в торгах по просьбе Алфимова.

На торговом листе имеется надпись, удостоверенная одним Алфимовым, что имение осталось за Томасовым, и деньги 82 тысячи 655 рублей 10 коп. приняты. Относительно этих денег Алфимов заявил, что кассир передал их Иловайскому в запечатанном конверте как залог Томасова по покупке. Иловайский, подтверждая это, добавил, что Алфимов, передавая конверт, приказал хранить его, не распечатывая. Потом сумма эта была записана по рапортичке на приход, а после 11 мая списана в расход выдачей Алфимову. По поводу этого пакета над Иловайским смеялись служащие, что он принял и хранит пакет не с деньгами, а с газетной бумагой.