Русский агент Аненербе
Шрифт:
— О, да… Великий Один! Творение чёрных альвов, сыновей Ивальди В руках твоих достойных потомков! Ты явил мне свою силу предков…
«Ты ошибаешься козел это всего лишь термохромность неорганического соединения кобальта с хлором», — думал Лебедев, стоя рядом с непроницаемым лицом.
— «Gungnir…» — продолжал шептать Гиммлер, сжимая края чаши.
Его голос дрожал:
— Франц, вы знаете, что это значит для нас? С его силой мы откроем врата Вальгаллы. Наши солдаты станут бессмертными! Мы стоим у врат великой восточной варварской столицы и скоро она падет! Копье Одина повергнет
Лебедев кивнул.
«Открывай свои врата, глупец…» — думал он, глядя на человека, одержимость которого всей мистической мишурой погубила миллионы людей.
— Здесь, в Вевельсбурге, он обретёт истинную силу, — сказал Лебедев, подогревая фанатичный порыв Гиммлера. — Энергия этого места усилит связь с Богами.
Гиммлер повернулся к алтарю, и осторожно водрузил наконечник на бархатную подушку. Его лицо озарилось почти религиозным экстазом.
— Завтра мы начнём творить ритуалы. А вы Франц… — он обернулся, и в его взгляде вспыхнул холодный огонь, — вскоре отправитесь в Арктику. Там нас ждут врата древней Вальгаллы. Найдите мне их, как вы шли Чинтамани и копье Одина.
Лебедев поклонился, чувствуя удовлетворение.
«Цель достигнута. Пусть фашисты играют с игрушкой, пока настоящий Гугнир будет у меня… Любопытно, что будет, когда вам начистят рыло под Москвой? Вернее, что будет со мной?».
Когда он вышел из зала, эхо его шагов смешалось с шепотом Гиммлера, читающего древние заклинания. Руны на копии наконечника уже потухли, но рейхсфюрер даже этого не заметил, для него было достаточно, когда они светились в чаше с водой и льдом.
Эпилог.
Константин Лебедев приоткрыл массивную дверь сейфа, встроенного в стену кабинета поместья Франца Тулле. Бронзовые шестерни щёлкнули с тихим звоном, будто старые часы напоминали о времени, которого у них не было.
— Как же просторно в этом ларчике для секретов, — усмехнулся он, набирая код 1874 и проворачивая два ключа с фамильными гербами. Маркиз фон Лерхенфельд, чей портрет висел над камином, казалось, осуждающе смотрела на него из позолоченной рамы.
Маргарита стояла у окна, обхватив себя за плечи. Лунный свет скользил по её худым рукам, оставляя блики на заживших шрамах от верёвок, которые еще темнели на коже.
— Что это? — спросила она, не оборачиваясь. Голос звучал хрупко, словно ветка под снегом.
Лебедев развернул промасленную ткань, и железный блеск наконечника вспыхнул тусклым отсветом, и тонкая молния прошла по лини рун.
— Игрушка для маньяков, которые верят, что мистика выиграет войну. — он запнулся, ловя её взгляд в отражении стекла, — Правда ли это? Мы не можем позволить хоть один шанс, проверить это.
Она подошла ближе, коснувшись пальцем рун. Резьба рун была на удивление тёплой, словно металл сохранял жар древних кузниц чёрных альвов.
— Это же он… — её голос дрогнул.
В нее смешался страх и надежда.
— Да. И, возможно, наш билет назад, — Лебедев вздохнул, убирая со лба прядь седеющих волос. — Но я ещё не знаю, как… Никто не знает…
Маргарита прижала ладонь к его груди, словно проверяя,
— А что дальше, Костя?
Он отвернулся, доставая из сейфа пачки фунтов. Банкноты пахли пылью и чужой историей.
— Тебе нужно уехать как-то… В Штаты. Там безопаснее. Вывезешь наконечник, а я… — он бросил деньги обратно, будто они обжигали пальцы, — присоединюсь к тебе, когда закончу здесь.
— Одна? — её пальцы впились в его рукав, оставляя морщины на ткани.
— Да, Марго, придется пока ехать одной. Тебе ни в коем случае нельзя оставаться здесь. Как только фашистам переломают ноги и ребра под Москвой, я из любимца Гиммлера, превращусь в изгоя, попаду в опалу и немилость… Мне припомнят все, и он перестанет доверять своему любимчику Францу Тулле. Меня не расстреляют и в концлагерь не отправят. Но для тебя это будет приговор…
Девушка вздрогнула.
— Прости… Еще я должен по приказу этого упыря отправиться с экспедицией в Арктику. А это не дни или недели, это месяцы. Я не могу оставить тебя даже здесь. Тебе придется уехать, это единственный путь твоего спасения… Нашего спасения. А Арктика… — он замолчал, глядя на карту с отметками на столе. — Там нет места для тебя. В Америке ты будешь в безопасности ждать меня. Ходить на Бродвей… — он усмехнулся, — купишь какое-нибудь ранчо и будешь наслаждаться тишиной.
Она прижалась лбом к его спине, закрыла глаза и вдохнула его тепло словно пыталась впитать его.
— Останься со мной сегодня. Хоть эту ночь…
— Да.
Лебедев повернулся к ней и обнял, прижимая к себе. Сквозь легкую ткань он чувствовал тепло, биение сердца и доверие. Маргарита заметно изменилась. За время жизни в поместье её щёки округлились, а в глазах, как сквозь пепел, пробивались искры жизни. Седая прядь в чёрных волосах напоминала шрам, неизлечимая печаль, но смех — редкий, как первый луч после шторма — возвращался. Спокойная сельская жизнь, уход и дружелюбная атмосфера, созданная Мартой Шмидт, веселый нрав старого Вальтера, сделали свое дело. Девушка, сначала очень осторожно и робко, пробуждалась, сопротивляясь ужасам, пережитым ею в концентрационным лагере.
Марта Шмидт, экономка, шептала ему:
— Словно феникс из пепла.
Но пепел всё ещё пах гарью концлагеря.
Ночью Лебедев проснулся с криком, зажатым в горле. Во сне Один стоял на краю гигантского ледника, ворон на плече клевал его глаз. А Константин, уцепившись руками за ледяной край пытался удержаться и не сорваться вниз.
— Ты думаешь, смена кожи спасёт? — бог хрипел, и голос сливался с вороньим карканьем. — Клятва вписана огнем в кости!
Константин открыл глаза, чувствуя, как дрожит в нем каждая клетка, встал, и шатаясь, прошел в ванную, плеснул ледяной воды на лицо. Руки тряслись, соскальзывая с краев раковины. Зеркало в ванной показало ему незнакомца: морщины, на молодом лице, как трещины на старом фарфоре, глаза, выжженные двойной жизнью.
— Кто ты? — прошептал он, впиваясь до боли ногтями в раковину, — Кто ты твою мать?!
Отражение молчало. За спиной, в комнате, в темноте, тихо тикали напольные часы Франца Тулле. Маргарита мирно спала на кровати. Ответа не было.