Русский флаг
Шрифт:
Его, наверное, подвело только некоторое самолюбование, разговорчивость. Скучно было? Решил покрасоваться передо мной и еще в благородство сыграть перед своими? Солдатика пожалел?
Осмотрев вокруг пространство и не найдя больше никаких врагов, я, пока главарь лежал без памяти, хотел просто плюхнуться на мостовую, распластаться и лежать, смотреть на дождливое небо, и чтобы капли дождя смывали с меня всё это напряжение, которое я только что пережил. Всю чужую кровь. Горечь же от утраты лучших из бойцов ни дождем не смыть, ни огнем не выжечь.
Тяжело воевать самому, но ещё
И разве я могу после таких жертв жить только в удовольствие, не совершая блага для других людей и не достигая великих целей для всего Отечества? Смерть государевых слуг может быть оправдана только лишь одним — величием Отечества, его славой. И то, она на совести командиров и их позор, если жертвы напрасны.
Я быстро подошёл к одному из лежащих в неестественной позе, подмяв под себя ноги, солдату, проверил у него пульс… Тщетно. Второй… Тоже мертв, да живому так голову не повернуть.
С великой надеждой я посмотрел на Бичуга. Мало ли, может быть, и после множества пуль, обращенных в мою сторону, но принятых на себя фурьером, он еще выживет. Бывают же чудеса на белом свете! Я и сам тому пример: чудо и то, что я вовсе в этом времени, реальности; и то, что я выжил после такой переделки.
Но… Ну же… Где пульс? Где признаки жизни? Нет. Бичуг был мёртв.
Третий боец… К нему я подходил, моля Господа Бога, чтобы хотя бы он оказался живым…
И только потом, когда и этот солдат был признан мной мертвым, я, в новом мундире, не жалея его, сел на мостовую. Все, все мертвы. Оставался в живых только я и тот солдат, который также предлагал отдать свою жизнь за меня.
Всё, что происходит вокруг, всё, что происходит внутри меня — это не игра. Мне дана вторая жизнь? И я её не ценю, сходу врубаясь во всевозможные переделки и интриги?
Но ведь иначе это не жизнь, это прозябание. Это всё равно, что потерять эту самую жизнь. Для праздного ли существования я в этом мире — или для того, чтобы сделать что-то поистине важное, судьбоносное, правильное и великое для людей и для страны?!
— Ваше высокоблагородие, вы не ранены? — спросил меня Фрол, который вернулся с погони и приволок одного подранка для разговора.
— Нет, — приходя в себя, набираясь решимости, сдерживая предательски прущие из глубин души слёзы, отвечал я. — Допрашивай подранков. Да так… — я сжал кулак и показал Фролу, а тот кивнул. — Однако не убей раньше времени. Мне еще их главе Тайной канцелярии Ушакову отдавать!
А сам подумал о том, что не получилось бы смешным до кровавых соплей, если я приведу Андрею Ивановичу его же людей.
— И еще… Фурьер Фролов, подготовить мне всё, что известно об убитых солдатах! Если у них родственники, или с каких деревень были набраны. За каждую жизнь, что была отдана за меня, я буду платить. Когда местью, а когда и звонкой монетой, чтобы хотя бы там, — я посмотрел на серое дождливое небо, — откуда будут взирать на нас эти достойные воины, никто не сказал, что Александр Норов не платит по своим долгам.
Говорил я нарочито громко, обещал и выплаты, и память. И говорил я искренне, как и думал. Но было в этом
— Список будет нашей роты. Список бессмертных, которых поминать станем на каждом празднике. Чтобы их души приходили к нам и радовались нашим успехам, нашим подвигам. А мы им говорили об этом, — сказал я, вспоминая про «Бессмертный полк» — каждый раз вышибающее светлую слезу мероприятие из будущего.
— А! А! А! — мы все услышали женский крик, доносящийся со стороны моего дома.
Я также повернул голову и увидел, как, лишь в одном накинутом халате, что я только вчера подарил Марте, девушка бежала с двумя пистолетами к тому месту, где только что произошла кровавая драка. Воительница, так её мать!
И хотелось даже улыбнуться, умилиться такой картине, подумать о том, что эта женщина сейчас была готова вступить в смертельный бой, чтобы только меня защитить. Но улыбка не получалась. Вряд ли что-либо сейчас смогло бы меня развеселить. И даже эта рыжая бестия, растрёпанная, с развевающимися по сторонам огненными волосами — и она сейчас не способна потушить мою горечь утраты. Но порыв мной был оценен.
Отвлекшись от Марты, я все же расставил акценты.
— Норов всегда платит по своим долгам! — прошипел я, некоторое время не отрывая взгляда от погибших, и пошёл навстречу к Марте, чтобы эта дурочка, чего доброго, ещё не нажала на спусковой крючок и не выстрелила.
* * *
— Норов, ты будешь по долгам платить? Сто семьдесят три рубля уже должен, — выговаривал Александру Норову Иван Янович Бачевский, держатель одного из трактиров, где всегда шла игра.
— Отдам я долг! Слово чести даю! — уверенно, как будто бы и сам верил в то, что говорит, сказал Александр Матвеевич Норов.
— Да где же ты возьмёшь? Уже часть казны экспедиции проиграл! Али ты думал, что я не знаю, откуда у тебя серебро? — Бачевский пнул ногой связанного Норова.
— А не боишься, что я брату своему всё расскажу? — с вызовом выкрикнул Норов.
Иван Янович рассмеялся так, что три его подельника, бывшие всегда серьёзными, не позволявшими себе даже ухмылки, и те стали кривить свои рожи, пробуя смеяться.
— Что сделает твой плюгавый и лысый брат? Сергей Матвеевич его зовут? Так я знаю, где он живет, все знаю, — сквозь смех спросил Бачевский.
Но в следующий миг его улыбка сменилась задумчивой гримасой. Норов… А ведь эту фамилию он слышал, не только когда наблюдал за азартной игрой Александра Матвеевича. Да, тогда еще удивился, что фамилия распространенная. И что есть Норов авантюрист, игрок и мот. А есть тот, о подвигах которого говорят люди.
— А тот гвардеец, что отплясывал на балу у Императрицы, да что пользует Елизавету Петровну, ну и корабль хранцузский потопил, часом не в родственниках у тебя? — настороженно спросил Бачевский через некоторое время.