Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
В картине, которую рисовал Петкевич, религиозная экзальтация католика являлась синонимом конфессиональной нетерпимости и была чревата открытым насилием по отношению к членам других христианских конфессий: верующий после исповеди в конфессионале «крайне возмущен, ожесточен и подготовлен, для спасения своей души и святой римско-католической веры, на первом при встрече шагу, если бы возможно было, убить москаля или немца» [796] . Тезис о политически деструктивном характере ультрамонтанской католической религиозности – каковая, по этой логике, даже и вовсе не была христианской религиозностью – находим и в статье еще одного виленского гонителя католицизма А.В. Рачинского: «Рим… во всех проявлениях влияния своего в государствах иностранных производит события свойства одуряющего. Событие, по-видимому, содержания чисто-религиозного, – глядишь – закваска светского характера в духовной власти папы не преминет породить гражданские беспорядки…» [797] . Впечатление профанной, мирской природы католических празднеств нагнеталось типичным для антикатолического (а в широком смысле – и антиклерикального) дискурса муссированием темы обогащения духовенства за счет паломников: «Там (в Кальварии. – М.Д.) ксендзам богатейшее в мире жертвоприношение (еще одна «языческая» аллюзия. – М.Д.) богомольцами делается…» [798] .
796
Корнилов И.П. Русское дело. С. 486, 483–484. Сходные наблюдения о католиках делали не только православные. Так, знаменитый скульптор Марк Антокольский вспоминал о своем детстве в Вильне: «На страстную неделю в костелах выставлялось чучело в виде жида, и каждый считал за богоугодное дело стегать его вербою, дескать, за то, что замучили Христа» (Скитальца вечного двойное бытие: Письмо М.М. Антокольского барону Г.О. Гинцбургу / Публ. М. Гланц // Архив
797
А.Р. О памяти в Вильне королевича польского Казимира // День. 1865. № 21. 22 мая. С. 489.
798
Корнилов И.П. Русское дело. С. 485. Типичный пример такого же вульгаризирующего истолкования одного из крупнейших католических празднеств см. в: Попов А. Римский юбилей 1865 года // День. 1865. № 17. 24 апреля. С. 393–396. О мотивировавшемся экономическими соображениями (рост пауперизма) ограничении паломничеств и процессий в Пруссии в первой половине XIX века см.: Sperber J. Popular Catholicism. Р. 21–22.
В парафразе рассуждения Петкевича и Рачинского сводились к тому, что католическая церковь, манипулируя эмоциями прихожан, порождает в обществе нездоровую, горячечную атмосферу, в которой для участия в антиправительственном выступлении вовсе не требуется быть сознательным польским патриотом – достаточно соблюдать исполненные «фанатизма» ритуалы, чтобы утратить свойства благонадежного подданного [799] . Предлагая немедленно закрыть важнейшие центры католического благочестия в Ковенской и Виленской губерниях («зародыши… фанатизма, крайнего истощения подаяниями и повод мучительства путешествиями народа») и передать здания костелов вместе с чудотворными иконами православной церкви, Петкевич пророчил: «…тогда здешний католицизм будет сущий скелет» [800] . Метафорическое уподобление «дефанатизированного» католицизма скелету выдавало идентификацию столь брезгливо описанных обрядов с плотским, чувственным началом.
799
Сравнение религиозной экзальтации с массовым умопомешательством, которое у Петкевича и других виленских «ревизоров» католицизма пока еще носило характер метафоры, предвосхищало распространившийся к концу XIX века дискурс экспертов-психиатров о бурных манифестациях народной религиозности как патологическом явлении эпидемического свойства, в высшей степени опасном для социальной стабильности. Но в отличие от борцов с католическим «фанатизмом» психиатры не делали принципиального различия между конфессиями и, как кажется, находили своих потенциальных пациентов чаще среди православных (кликуши), старообрядцев, баптистов, чем среди католиков (см.: Worobec C. Possessed: Women, Witches, and Demons in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2001. Р. 148–187, 155–156, 177 ff). Тем не менее отмеченное сходство в воззрениях творцов конфессиональной политики 1860-х годов и медиков рубежа XIX и XX веков служит еще одним доказательством того, что страхи бюрократов по поводу якобы чрезмерной католической религиозности выходили за рамки стратегии деполонизации имперской окраины. В той же мере они обуславливались динамикой проникновения контролирующей и дисциплинирующей власти во всё новые ткани социальной реальности, включения в сферу внимания государства всё новых поведенческих типов. Проведенная параллель наводит и на размышления о секуляризирующем эффекте антикатолических мероприятий администрации.
800
Корнилов И.П. Русское дело. С. 486.
Ревизионная комиссия Стороженко решала задачу дискредитации католицизма несколько более тонкими методами, чем Петкевич. Официально она была учреждена (в январе 1866 года) для того, чтобы проверить точность списков местных прихожан-католиков (власти подозревали, что католический клир завышает численность своей паствы); установить степень соответствия порядков управления церковью и разнообразных религиозных практик как каноническому праву, так и имперскому законодательству; выработать предложения о таком переустройстве отношений государства и католического духовенства, которое, усилив правительственный надзор за действиями клира, повысило бы его юридическую ответственность за правонарушения. Особым предметом обсуждения, вызвавшим наиболее острые разногласия между членами, явилось введение русского языка в дополнительное, сверх латинской литургии, католическое богослужение (см. подробнее гл. 8 наст. изд.) [801] . Хотя официально комиссия работала за закрытыми дверями, в столичные газеты проникало немало сведений о ней [802] , не говоря уже об обратной связи: горячие дебаты в центральной и местной прессе о русскоязычном католицизме, в которых участвовали и сами члены комиссии, отразились на раскладе мнений внутри нее.
801
РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 584. Л. 1 (резолюция К.П. Кауфмана от 29 января 1866 г. на записке А.П. Владимирова); LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 2522.
802
См., напр., одну из передовиц Каткова: Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1866. С. 382.
Комиссия по делам римско-католического духовенства состояла исключительно из православных мирян – служащих, как гражданских, так и военных, генерал-губернаторской администрации и Виленского учебного округа. Кроме Стороженко, другой крупной – по местным меркам – фигурой был уже упоминавшийся Н.А. Деревицкий [803] . В окружение к Кауфману он попал в начале 1865 года, когда император возложил на того поручение собрать материалы для подготовки обширного официального труда по истории «мятежа» 1863-го. Деревицкий отвечал за составление свода законоположений, изданных для управления Северо-Западным краем с 1831 года. В июле 1865-го он докладывал Кауфману, к тому времени уже назначенному в Вильну, о том, что прилагает особые усилия к выявлению распоряжений относительно католического духовенства: «…было бы необходимо с точностью знать: чего можно и чего нельзя от духовенства требовать…» [804] . После замещения Кауфмана Э.Т. Барановым в октябре 1866 года Деревицкий сумел занять положение главного советника нового генерал-губернатора и по католическим, и по некоторым другим делам (лоббируя, например, строительство Пинско-Белостокской железной дороги, в чем, как кажется, имел корыстный интерес [805] ).
803
Деревицкий на тот момент имел чин статского советника и был директором стеклянного завода в Петербурге. В частной корреспонденции встречаются отзывы о нем как о беспринципном дельце с запятнанной репутацией (см., напр., письмо Б.М. Маркевича Каткову от 19 марта 1867 г.: «…Деревицкий всем вертит в Вильне и совершенно оседлал [генерал-губернатора] Баранова, а знаете ли вы, что никакой порядочный человек, кроме покойных гр. Виельгорских, не давал здесь руки этому шулеру и прощалыге?» [ОР РГБ. Ф. 120. К. 7. Ед. хр. 31. Л. 23 об.]).
804
LVIA. F. 378. BS. 1865. B. 1490. L. 1–3 (письмо Деревицкого Кауфману от 3 июля 1865 г.). Результатом этого труда стала изданная малым тиражом компиляция: Законоположения и правительственные распоряжения, до римско-католической церкви в России относящиеся со времени царствования царей Петра и Иоанна Алексеевичей, с 1669 (правильно: 1689. – М.Д.) до 1867 г. Сост. в Вильне при управлении главн. начальника Северо-Западного края. СПб., 1868 (компиляция доведена до 1824 года).
805
По сведениям М.Ф. Де Пуле (ОПИ ГИМ. Ф. 56. Д. 515. Л. 71 – письмо П.А. Бессонову от 2 октября 1867 г.), Деревицкий инициировал издание брошюры «Значение Пинско-Белостокской и Ковенско-Либавской железных дорог. Составлено при управлении г. Главного Начальника Северо-Западного края» (Вильна, 1867).
Несмотря на некоторое знакомство с предысторией современного положения местного католицизма, ни Деревицкий, ни кто-либо другой из «ревизоров» не были искушены в вопросах вероучения, обрядности, внутренней организации католической церкви. П.А. Бессонов спустя год после отъезда из Вильны (комиссию тогда еще официально не распустили) признавал: «Я помню очень эти нетерпеливые возгласы: “Ах, где бы покороче и поскорее прочесть, нет ли такой-то книжки по каноническому праву, нет ли краткого изложения обрядов, где бы поискать в библиотеке?”». Обращаясь же за справками к католическим священникам, приходилось «переносить и чувствовать их превосходство или хитрить в вопросах» [806] .
806
[Бессонов П.А.] Из Москвы // Виленский вестник. 1867. № 124. 26 октября.
Впрочем, единственным католическим священником, чье приглашение на заседание комиссии зафиксировано в ее протоколах, стал ксендз Бронислав Заусцинский, фигура весьма необычная в местном клире – сторонник унии российских католиков с православной церковью и введения в католическое богослужение русского языка [807] . Гораздо чаще консультации такого рода предоставлял бывший ксендз, обратившийся в православие со снятием сана, Игнатий Козловский. Он составил для комиссии целый ряд разъяснительных записок и пытался выступать с собственными проектами. Одновременно Козловский сотрудничал с «Московскими ведомостями», снабжая Каткова материалом, необходимым
807
РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 584. Л. 161 и сл. (записка Заусцинского от 22 октября 1866 г.). См. также: Staliunas D. Making Russians. Р. 186.
808
См., напр.: Козловский И. Сорокачасовое богослужение // Современная летопись. Воскресное прибавление к «Московским ведомостям». 1866. № 38. 13 ноября. С. 1–2; Он же. О необходимости положить конец обязательности польского языка в России // Там же. 1867. № 33. 17 сентября. С. 1–3. См. также: Он же. Судьбы русского языка в Литве и на Жмуди. (Оттиск из «Вестника Западной России»). Вильна, 1870.
809
ОР РГБ. Ф. 120. К. 22. Ед. хр. 1. Л. 47 (копия письма С.А. Райковского М.Н. Каткову от 27 июня 1866 г.).
810
LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1426. L. 7–8 (записка Деревицкого от 1 марта 1867 г.). Попечитель Виленского учебного округа И.П. Корнилов, разделявший многие воззрения большинства членов Ревизионной комиссии, называл Козловского не иначе, как Игнатием Лойолой: Корнилов И.П. Русское дело. С. 388.
Парадоксальность Ревизионной комиссии состояла не только в том, что, являясь совещательной инстанцией при главе местной администрации и не будучи достаточно компетентной в конфессиональной проблематике, она взялась проектировать изменения в общеимперском законодательстве о католической церкви, или в том, что ее члены совмещали с бюрократическими прениями журналистское творчество. Более глубоким было противоречие между иозефинистской установкой на дисциплинирование католицизма, заявленной в программе комиссии, и увлеченностью членов экспериментами по дискредитации католического духовенства, вплоть до попыток полного вытеснения конфессии за пределы империи. С одной стороны, «ревизоры» руководствовались представлением о католицизме как признанной и опекаемой государством конфессии и, вполне в духе начатых Петром I реформ православной церкви XVIII века, готовы были употребить властные инструменты светского государства для упорядочения и рационализации (как, во всяком случае, им казалось) внутрицерковного управления, усовершенствования духовного образования, облагораживания религиозности простонародья и проч. С другой стороны, те же самые деятели в то же самое время упражнялись в злорадном высмеивании католического клира, устраивали массовые обращения крестьян-католиков в православие и вынашивали надежды, по словам Стороженко, «доконать латинство до крайних пределов возможности» [811] . Ниже я постараюсь доказать, что перед нами нечто более сложное, чем расхождение между благообразной видимостью и неприглядной сутью.
811
LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1157. L. 57.
Общее представление об избранной Ревизионной комиссией стратегии дискредитации католицизма и границах ее практической применимости дают частью служебные, частью публицистические писания двух «ревизоров» – К.А. Говорского и И. Эремича (Еремича). Первый был редактором-издателем официозного журнала «Вестник Западной России», переместившегося при содействии М.Н. Муравьева в 1864 году из Киева в Вильну, второй – его помощником. Журнал Говорского и Эремича стал трибуной наиболее интолерантной полонофобии, наполнялся сомнительного качества публикациями и вызывал чувство неловкости, а то и стыда даже у некоторых горячих русских националистов. Рьяное «полякоедство» издателей «Вестника Западной России» имело некоторое отношение к особенностям их русской идентичности. И Говорский, и Эремич были уроженцами белорусских земель и не имели родственных и дружеских связей в Великороссии. Говорский не только родился униатом, но и успел окончить униатскую духовную семинарию в Жировицах (Гродненская губерния), где, по его словам, и почувствовал тягу к православию [812] . Сознание своей особости от выходцев из Великороссии прорывалось иногда в тех или иных, не предназначенных для широкой публики, текстах обоих неистовых пропагандистов деполонизации. Так, в записке, поданной в Ревизионную комиссию летом 1866 года, Говорский критически отзывался о проектах великорусской колонизации Северо-Западного края: «…переселяющиеся сюда из внутренних губерний русские люди вовсе не знают ни поляков, ни римского католичества, ни характера и духа здешнего народа, ни его, наконец, обычаев, истории и преданий…». К этому он добавлял, что многие из них или «нигилисты», или «космополиты» [813] . Конечно, стремление утвердить отдельную – «западнорусскую» – региональную и культурную идентичность в рамках общерусской «народности» выражалось на страницах «Вестника Западной России» слабее, чем в публицистике (и особенно эпистолярии) еще одного уроженца Белоруссии М.О. Кояловича. Тем не менее Говорский и Эремич сходились с ним в представлении об исторической специфике русскости, унаследованной от Великого княжества Литовского [814] .
812
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 294. Л. 43 (записка «Меры к уничтожению Римского католичества в Западной России», июль 1866 г.).
813
Там же. Л. 62.
814
См., напр., романтическое описание Эремичем Полесья и полещуков, в котором даже пресловутый колтун – в тогдашнем русском дискурсе знак хилости, дикости и забитости белоруса (см. хотя бы «Железную дорогу» Н.А. Некрасова) – представлен уникальным средством самолечения, посланным местному простолюдину самой природой этой таинственной земли: Эремич И. Очерки белорусского Полесья. Вильна, 1868.
«Западнорусская» самоидентификация сама по себе могла быть мощным фактором полонофобии (как и в случае тех же украинофилов): события начала 1860-х годов накладывались на саднившую историческую память или, точнее говоря, осмыслялись так, чтобы актуализировать предания о прежних конфликтах, сцепляясь с ними в эпический нарратив о многовековом противоборстве с поляками. Но связь между местным происхождением и националистическим экстремизмом могла быть и более опосредованной. Местные образованные люди, считавшие или подававшие себя русскими, – будь то бывшее униатское, а ныне православное духовенство или дворяне вроде Говорского – часто встречали недоброжелательность и настороженность со стороны приезжавших из Центральной России чиновников. Местная специфика – в речи, поведении, домашнем быту и т. д. – опознавалась как признак ополяченности, неисправимой порчи. Неудивительно, что ради доказательства своей лояльности и русскости местные деятели готовы были расшибить лоб в изъявлении своих национальных чувств. В свою очередь, это могло только усиливать у их недоброжелателей впечатление фальши и двуличия – возникал порочный круг взаимного отчуждения. (Подробнее об этих разногласиях вокруг идеи Западной России см. гл. 8 наст. изд.) Пример Говорского красноречив в этом отношении. Опасаясь экспорта из Великороссии «нигилистов» и «космополитов» на беду патриархальному белорусскому мужику, он сам не внушал приезжим русификаторам, в том числе собратьям по перу, доверия к себе. Так, редактор «Виленского вестника» М.Ф. Де Пуле в 1867 году спешил поделиться с П.А. Бессоновым слухами о частной жизни Говорского: мол, он женат на польке, «дочери иначе не говорят, как по-польски». В глазах Де Пуле (кстати сказать, позиционировавшего себя как противника крайностей деполонизации), это и им подобные обстоятельства полностью перечеркивали заслуги «западноруссов» в антипольской пропаганде: «Как Вам кажется эта литературная торговля “польской ложью и неправдой” (излюбленное клише Говорского. – М.Д.)! …Впрочем, Коялович разве не то же?» [815]
815
ОПИ ГИМ. Ф. 56. Д. 515. Л. 124 (письмо от 12 апреля 1867 г.).
Реакция властей на одну из одиозных публикаций Говорского и Эремича в 1866 году выявила те опасные для имперского порядка последствия, к каким мог привести перебор религиозной тематики в пропагандистской кампании против «полонизма». Речь идет о документе под названием «Польская революционная обедня». Первое из известных мне упоминаний о нем относится к марту 1864 года, когда киевский генерал-губернатор Н.Н. Анненков представил в III Отделение его польский текст и русский перевод. Главноуправляющий III Отделением кн. В.А. Долгоруков известил об этом Министерство внутренних дел и доложил императору. Сколь сенсационной ни казалась эта находка и сколь сильным ни было искушение еще больше очернить польских повстанцев, от публикации решили воздержаться [816] .
816
ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 38. 1863 г. Д. 97. Ч. 22. Л. 30 и сл. (отношение Анненкова в III Отделение от 19 марта 1864 г. и помета Долгорукова от 28 марта).