Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
На уровне доктрины Рачинский, как и в Болгарии, оправдывал свою враждебность к «латинству» славянофильским постулатом о католичестве как о заклятом враге славянской соборности. Как и ряд других современных националистов славянофильского толка, он и в письмах, и в газетных публикациях декларировал глубинный культурный смысл русско-польского конфликта и подавал себя врагом не собственно Польши и поляков, а того псевдорелигиозного учения, каковым он считал римский католицизм. Не раз и не два ему случалось оплакивать судьбу Польши, оторванной Римом от славянского мира: «Сознаешься ли ты когда, бедный поляк, что между единоплеменными русскими и поляками – единственная преграда – ксендз, эта римская чужеядка на здоровом славянском теле?» [869]
869
А.Р. О памяти в Вильне королевича польского Казимира // День. 1865. № 21. 22 мая. С. 488, 489. О критике, которой один из ранних призывов Рачинского к русско-польскому единству подвергся со стороны А.А. Киреева, чей панславизм был более прагматичным, см.: Glebocki H. Fatalna sprawa. S. 204–205.
Именно на католицизм Рачинский возлагал ответственность за то, что виделось ему господством «аристократических» и индивидуалистических принципов в экономическом развитии на территории бывшей Речи Посполитой. В особенности он восставал против участкового порядка крестьянского землепользования и землевладения, отличного от великорусской уравнительно-передельной общины: «…потрясение бытовых начал в Литве и Белоруссии, сознательно совершенное латино-поляками и иезуитами (divide et impera), есть основа всех общественных там безобразий». Когда в 1866 году местные власти столкнулись с первыми неудачами в кампании по обращению крестьян-католиков в православие, у Рачинского было наготове вот какое объяснение упорной оглядке новообращенных на католичество: «…неусыпающая интрига
870
РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 507. Л. 9–9 об. (письмо Рачинского И.С. Аксакову от 10 апреля 1868 г.); РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 52. Л. 3 об. – 4 (письмо Рачинского К.П. Кауфману от 20 февраля 1867 г.).
871
О трудностях в согласовании специальных задач аграрной реформы в этих губерниях с русификаторскими приоритетами см.: Западные окраины Российской империи. С. 135–137.
872
РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 102. Л. 1–1 об. (копия записки без подписи от 17 октября 1866 г., отложившаяся в личном фонде К.П. Кауфмана. Авторство Рачинского выявляется из его сопроводительного письма от 22 октября 1866 г., при котором копия записки была послана Кауфману: Там же. Д. 52. Л. 1–1 об.). Первым шагом к внедрению – а в его понимании, «восстановлению» – общины был изданный М.Н. Муравьевым 10 марта 1865 года циркуляр мировым посредникам, который, в противоречие Местному положению для Виленской, Гродненской, Ковенской, Минской губерний от 19 февраля 1861 года, предписывал убеждать крестьян в том, что выкупленные участки не «составляют принадлежность… одних домохозяев», а находятся «в постоянном пользовании крестьянских семейств…» (См.: Западные окраины Российской империи. С. 229–230).
Славянофильскому влиянию Рачинский был обязан и терзавшим его страхом проникновения в Россию иезуитов. В марте 1864 года он в панике писал И.С. Аксакову, спрашивая того о степени достоверности слуха (незадолго до того оглашенного в аксаковском «Дне»), будто правительство готово разрешить иезуитам возвращение в империю [873] . С этой точки зрения «латинство» – будь то в лице иезуитов, или любого другого ордена, или даже рядового священника – было более опасным, сильным и живучим врагом, чем польский национализм. Именно из этой доктринальной посылки, развернуто изложенной в 1865 году Ю.Ф. Самариным в статье «Иезуиты и их отношение к России» [874] , Рачинский выводил недопустимость перевода дополнительного (сверх латинской литургии) католического богослужения с польского на русский язык. Как и Эремич, он ссылался на феноменальный успех европейских католических проповедников, вовсе не поляков, в российских столицах: «…мы знаем, как… православные госпожи, госпожи ученые, и, пожалуй, с княжескими фамилиями, распирали стены петербургского и московского костелов при появлении в них искусного латинского проповедника: что же, польское ли наречие их здесь увлекало?» [875]
873
РО ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 4. Ед. хр. 507. Л. 4–5 (письмо от 25 марта 1864 г.). Новейший анализ распространенного в России в 1860–1870-х годах страха перед иезуитами и опасений в связи с деятельностью принадлежащих к этому ордену российских эмигрантов-католиков см. в: Beshoner J.B. Ivan Sergeevich Gagarin. The Search for Orthodox and Catholic Union. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press, 2002. P. 181–187 et passim.
874
Как показывает Дж. Бешонер, почти все аргументы Самарина против возвращения иезуитов в Россию заимствованы из расхожих антииезуитских памфлетов; без зазрения совести он повторял самые фантастические наветы на последователей Лойолы. См.: Beshoner J.B. Ivan Sergeevich Gagarin. P. 181.
875
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 823. Л. 2 (письмо Рачинского Н.Н. Новикову от 22–23 июля 1866 г.).
Словом, Рачинскому хотелось уверить себя и убедить других в том, что его ненависть к католицизму проистекает из возвышенных и отрефлексированных побуждений и поддается логической и исторической аргументации. Но в том, как его католикофобия проявлялась в деятельности по надзору за отправлением культа, логики и рефлексии было гораздо меньше, чем иррациональности и граничащего с манией невроза. Не говоря о том, что, вопреки панславистским декларациям, его чувство к «латинству» часто переносилось на поляков как таковых [876] , одна только возможность репрессивной меры против той или иной группы католиков-мирян (а не исключительно зловредных ксендзов) скорее доставляла ему извращенное удовлетворение, нежели вызывала сожаление о заблудших овцах славянского стада. Весьма типичен в этом отношении эпизод, произошедший в июле 1867 года в местечке Васильков Гродненской губернии. Там незадолго до приезда Рачинского, в рамках кампании по массовому обращению католиков в православие (см. гл. 7 наст. изд.), с санкции генерал-губернатора был закрыт католический храм, а его прихожане объявлены «долженствующими принадлежать к православию» – на том основании, что в прошлом они были униатами. Как и их товарищи по несчастью в других местечках и селениях северо-западных губерний, часть васильковцев воспротивилась предписанной смене веры и отказалась исполнить приказ о передаче колоколов в соседнюю православную церковь. Они подали прошение на имя императора о дозволении им исповедовать католицизм, а вокруг своего закрытого храма устроили круглосуточный караул. В задачу Рачинского и съехавшихся с ним исправника и еще одного чиновника по особым поручениям входило конфисковать как колокола, обретшие теперь символическое значение, так и подлинник грамоты короля Станислава Августа Василькову с подтверждением «вольностей и прерогатив» по Магдебургскому праву от 1768 года, хранимый жителями как зеница ока. Этот документ имел для Рачинского особую важность, ибо, как явствовало из дошедшей до него копии, в грамоте упоминалось, что дарованный Василькову еще в XVI веке королевский привилей написан на польском языке, но… кириллицей. Данный факт, по замыслу русификаторов, следовало вколотить в головы современных васильковцев (предположительно чтивших грамоту наподобие идола, но текста почти не понимавших, если не считать бахвальства уже упраздненными вольностями), дабы они убедились в своем «исконно русском и православном» происхождении. (Как и в ряде других подобных случаев, этот «железный» довод не помог расположить жителей к православию.)
876
Некоторые высказывания Рачинского на этот счет представляют собой образчики экстремистской ксенофобии. Так, в ноябре 1864 года он писал Н.Н. Новикову из Поневежа Ковенской губернии: «…отвел я душу в здешнем остроге, переполненном неисправимыми мятежниками: здание так старо, что я могу мечтать о его разрушении, и о том, что оно задавит всю эту нечисть, столь вредно действующую на наше общество при распространении ее из средоточия собственного очага, где она по справедливости должна бы быть задушена порождением собственных дел» (РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 823. Л. 1–1 об.).
В воображении Рачинского происшествие в Василькове предстало как акт благодетельного террора власти. Смакуя в письме И.П. Корнилову комические, на его вкус, моменты васильковской самообороны, он в то же время невольно пародирует стиль реляции о боевых действиях:
…бабы, собравшись в большом числе около колокольни, заградили в нее вход, обступили ее, поставили детей вперед… С 3 июля началась эта бабья защита колокольни: убеждения станового пристава были отвергнуты; убеждения исправника и бывшего приходского ксендза их – тоже: на ксендза даже сыпались проклятия за предательство костела. Мущины все время держались в стороне, но в правильном ведении обороны нельзя было не видеть искусного руководства. Когда я прибыл в Васильков, то бабьи караулы правильно сменялись; движение проникло и в деревни: стали появляться и деревенские жители. …Пошел я посмотреть на этого рода Трою…
Рачинского не смущал способ, каким в конце концов удалось «вразумить» непокорных и произвести требуемые изъятия, причем оттенок сексуального насилия в учиненной расправе, судя по всему, возбуждающе щекотал его чувства:
…еще раз пошли увещевать амазонок. Крики: не дадим, прольем кровь, проклятия – посыпались в ответ. Налетели казаки, взяли амазонок через головы в нагайки… Послышались раздирательные крики, а через пять минут поле битвы опустело… Явились из-за углов по нескольку мущин с кольями. Через полчаса порядок
877
РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1034. Л. 12–13 (письмо И.П. Корнилову от 18 июля 1867 г.).
Притязания Рачинского на роль борца с «латинством» во имя высокого идеала компрометировало и то рвение, с которым он предавался разоблачению якобы подрывного смысла в тех или иных деталях католической обрядности. Читателям своих газетных корреспонденций и служебных отчетов он старался внушить впечатление отталкивающей инакости католицизма через назойливую фиксацию чувственно воспринимаемых особенностей богослужения, ритуала, церковного убранства: «…трудно понять политическо-религиозную силу латинства, если вы не видали здешних латинских костелов, которые как истинные капища, – здешних религиозных процессий, которые как языческие торжества – совмещают в себе поклонение святыне с обожанием исторических преданий, где доселе чтутся деревянные паны-езусы с растущими волосами…» [878] . (Весьма распространенный у местных католиков и бывших униатов обычай выставлять в церквях статуи Христа с накладными волосами доводил нашего героя до исступления; он не жалел времени и личных средств на выискивание их там и сям, и война с «панами-езусами» стала его визитной карточкой и притчей во языцех как среди его симпатизантов, так и противников [879] .) С таким же, если не большим, усердием Рачинский блюл чистоту православного чина таинств и службы, которой, по его понятиям, местные храмы отнюдь не отличались. На каждом шагу ревнитель благочестия натыкался на пережитки униатского прошлого и гибельные заимствования из католического ритуала: «…в одной известной нам церкви полиелейная всенощная обходится без освящения хлебов, шестопсалмие обращено в трехпсалмие, из псалтири прочитывается по одному стишку, а из канона по одному ирмосу… Так что видавшему безобразия приходских церквей под турецким владычеством не приходит и на мысль ревность не по разуму: осудить упущения…» [880] .
878
А.Р. Из Вильны // День. 1865. № 22. 29 мая. С. 521.
879
Едко полемизировавший с Рачинским корреспондент «Московских ведомостей», процитировав очередную его статью, где сообщалось о костельной статуе, «у которой до недавнего времени росли волосы», восклицал: «Странная статья! не менее странная, чем та статуя, у которой росли волосы (хорошо, что перестали!)» (Х. Из Петербурга // Московские ведомости. 1866. № 95. 4 мая. С. 3). В 1868 году Рачинский – к тому времени оставшийся фактически без родового имения – купил каких-то 8 десятин земли, чтобы водвориться на правах номинального землевладельца в окрестностях села Цветино и, как писал сочувствовавший ему виленский юноша, «выжить оттуда Пана Иезуса». Но даже этот доброжелатель добавлял: «[Как бы] только его самого оттуда не выжили крестьяне! Латинство следует отсюда гнать, но уважаемую народом святыню нужно как-нибудь преобразовывать, реставрировать; но уничтожать – дело не безопасное» (ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 722. Л. 4 об. – перлюстрация адресованного М.О. Кояловичу письма из Вильны за подписью «ученик А. Демьянов», от 28 января 1868 г.). Благодаря П.А. Черевина за выхлопотанное у генерал-губернатора Баранова «свидетельство» на право приобретения земли, Рачинский, конечно, не упоминал о ненавистной ему статуе, но приведенный им мотив передает ностальгию по «героической» муравьевско-кауфмановской эре: «Воспользовался я им, чтобы купить 8 1/2 десятин земли, на которой в Дисненском уезде провел я 9 месяцев страдной посреднической жизни…» (РГИА. Ф. 1670. Оп. 1. Д. 15. Л. 58 – письмо от 31 января 1868 г.).
880
А.Р. Из Вильны // День. 1865. № 22. 29 мая. С. 522.
Сколько ни напоминал Рачинский о своем опыте защиты православия от различных врагов, все больше очевидцев кампании по дискредитации католицизма в Западном крае уверялось в том, что характеристика «ревность не по разуму» – это как раз про него. В печати недобрая слава окончательно закрепилась за ним после того, как «Московские ведомости» М.Н. Каткова, несогласные с определением русскости исключительно через православие, подвергли виленский кружок русификаторов, где Рачинский был одним из лидеров и оракулов, энергичной критике, окрестив их «клерикалами» [881] . Но, вопреки этому прозвищу, в среде православных клириков в Вильне Рачинский также не пользовался сочувствием – напротив, его ригоризм и вмешательство в церковные дела настроили против него весьма авторитетных деятелей православного духовенства. Похоже, они-то и пустили в оборот вторую кличку, под которой ревнителя «не по разуму» долго помнили в Вильне, – «Блаженный». Зять митрополита Иосифа Семашко, протоиерей Виктор Гомолицкий имел в виду Рачинского и его последователей, когда в начале 1868 года выражал на страницах все тех же «Московских ведомостей» облегчение по поводу отъезда из Вильны одного «блаженного», называвшего «католическое крестное знамение – ляганием скотины», и других «юродивых», которые, например, кричали «как об измене православию о каких-то двух лишних пуговках, пришитых к епископской мантии» [882] . Достоверные сведения и преувеличенная (впрочем, ненамного) молва о русификаторских подвигах «Блаженного» дали другой газете богатый материал для ехидного фельетона под одноименным заглавием [883] .
881
См., напр., редакционную статью: Московские ведомости. 1866. № 175. 20 августа. С. 2.
882
Виленский старожил. О ходе народного образования в Северо-Западном крае // Московские ведомости. 1868. № 18. 24 января. С. 2–3. (Об атрибуции статьи Гомолицкому см. гл. 8 наст. изд.) Вот характерное свидетельство из составленного Рачинским в 1866 году списка книг и предметов «местной старины», привезенных им из Витебской и Могилевской губерний. Список содержал несколько неожиданный пункт о бутылке водки, которую бдительный ревизор нашел в алтаре одной из бывших униатских, а теперь православных церквей. Значимость находки состояла в том, что бутылка, по Рачинскому, не могла не быть сознательным «кощунственным» вызовом господству православия в крае: ее, как явствовало из нацарапанной надписи, поместил в алтарь в начале 1840-х годов бывший базилианский монах (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 222. Л. 10 об. – 11).
883
***. Блаженный // Весть. 1868. № 27. 4 марта. Фельетонно-памфлетная стихия не была чужда и самому Рачинскому. Его политические остроты повторялись бывшими сослуживцами много лет спустя после его смерти. Так, популярным было словцо Рачинского «скверно-западный край»; в том же духе его каламбур «vilain gouverneur g'en'eral» (про ненавистного ему Потапова), что в буквальном переводе с французского значит «мерзкий генерал-губернатор», причем «vilain» отсылает не просто к названию генерал-губернаторства (Виленское), но к звучанию этого слова по-польски, с ударением на второй слог: «wile'nski» (РГИА. Ф. 970. Оп. 1. Д. 761. Л. 44 – письмо В.П. Кулина И.П. Корнилову от 18–19 августа 1897 г.; РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1034. Л. 29 – письмо Рачинского Корнилову от 26 ноября 1870 г.).
Было бы ошибкой свести случай Рачинского к курьезу и попытаться превзойти фельетониста позапрошлого века в сарказме. И не потому лишь, что, памятуя об этической щепетильности историка, как-то теряешься перед нестяжательством этого в полном смысле слова фанатика: служа в Вильне в годы, когда она была чиновничьим Эльдорадо, он не только не обзавелся, подобно сотоварищу по нападкам на «латинство» А.Д. Столыпину и многим другим русификаторам, чудесным имением где-нибудь на зеленой Ковенщине, но распрощался с остатками родового достояния и поставил себя и семью на грань бедности. Думается, в лице Рачинского мы имеем дело с примечательной тенденцией в развитии той версии русского национализма, что отождествляла русскость с православием. Католикофобия Рачинского и ему подобных не столько имела отношение к сути католического вероучения и даже обрядности, сколько отражала мучительные для русских националистов этого направления сомнения в духовной жизнеспособности православия – сомнения особенно острые в эпоху бурных общественных перемен. Запугивание себя и других католическим прозелитизмом было прямо связано с тем искренним сокрушением, которое эти истово верующие православные переживали при мысли, что их церкви в ее наличном состоянии не под силу активное миссионерство. Споря с чиновником Виленского учебного округа Н.Н. Новиковым, который на тот момент приветствовал перспективу сколько-нибудь свободного духовного состязания православной и католической церквей за паству в Западном крае, Рачинский объяснял слабость православия в крае общероссийскими язвами – бюрократическим гнетом синодального устройства, схоластикой семинарского образования:
Теперь ли ты находишь время развязывать руки латинству и натравливать его на Православную иерархию, сильную, знаем, внутренним содержанием, но у которой руки связаны целым ворохом пут, сплетенным ей современною нам классически невежественною и желающею быть латински-классическою цивилизациею? …Ты ли вдохнешь апостольскую ревность в деятелей, едва, в первом поколении (после «воссоединения» униатов 1839 года. – М.Д.), научившихся букве Православия, а до духа еще далеко: частые звонницы костелов громче, чем твой голос, вопиют о недавно прожитом, нередко милом… и о сравнительно комфортабельнейшем, цивилизованнейшем, протежируемейшем, терпимейшем… [884]
884
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 823. Л. 2 об., 3 об. (письмо Рачинского Новикову от 22–23 июля 1866 г.).