Русский полицейский рассказ (сборник)

Кудрявцев Дмитрий

– Полно, полно, сват, – теперь они мои арестанты, и я за них отвечаю!.. Не надо трогать – не по закону!

Чувствуя боль во всем теле, но видя, что тут какое-то недоразумение, Прутиков наконец заговорил:

– Постойте!.. Да вы с ума сошли!.. Да как вы смеете?.. – задыхался он. – Знаете ли вы, кто я?

– Эге, брат, – захохотал перед его носом старшина, – знаем, приятель, знаем! Больше уже не будешь разбойничать!

– Да я вас туда упеку!.. Я вас под суд!.. Мерзавцы!.. Разбойники! – захлебывался от негодования Прутиков,

чувствуя, как сильно врезались ему в руки веревки.

Свешников опять было подскочил с кулаками, но старшина остался себе верен:

– Пуд, отступись! – важно скомандовал он. – Господа понятые, сади оспопирателей в сани и вези в правление, а бонбу я сам понесу!

Распоряжение его было исполнено скоро: Прутиков и не перестававший всхлипывать возница были усажены в сани и под конвоем шести дюжих молодцев-рабочих Свешникова направились обратно в правление. За ними торжественно шествовал герой-старшина, бережно неся в руках крафтовское изделие – «бонбу», а весь кортеж замыкал Свешников, державшийся, впрочем, от старшины на почтительном расстоянии.

Прутиков ехал молча. Душившая его злоба улеглась. Он был подавлен, уничтожен, удручен. Тело его все болело, руки мучительно ныли и затекали, а сознание того, что близкое счастье столь ожидаемого свидания исчезло, мучительно надрывало его сердце, и он сам не замечал, как слезы, одна за другою, скатывались по его выхоленным щекам.

Возница жалобно хныкал, шморгал носом и поминал ежеминутно то «родненьку-матыньку», то «Мыколу-угодничка».

Торжественный въезд в село, благодаря темной ночи и не раннему времени, мало кем был замечен, но, тем не менее, когда кортеж приближался к волостному правлению, порядочная толпа «граждан» уже сопровождала его, держась подальше, ввиду заявления старшины, что он несет «бонбу».

Выбежавшие старосты и десятские приняли арестантов, и бедному Прутикову вместо комфортабельной и уютной гостиной баронессы фон Кук пришлось на себе испытать все прелести волостной кордегардии.

А во дворе волостного правления происходила другого рода сцена: герой старшина, при свете нескольких фонарей, торжественно и осторожно погрузил в бочонок с водою с такой опасностью для собственной жизни доставленную им «бонбу».

Можно ли описать весь восторг его после лихо и толково исполненного опасного дела?

IV

– Введи оспопирателей! – важно отдал распоряжение старшина, усевшись за стол в «судейской» комнате, ярко освещенной по поводу столь необыкновенного события.

А помещение волостного правления гудело как улей от набравшегося народа.

Радостный и сияющий Свешников находился тут же. Он успел уже пропустить с Касторкиным и героем-сватом по доброй чарке и был в самом радужном настроении.

– А что ж урядник? – грозно вопросил старшина, развалившись в кресле.

– Та вже тричы ходыли – нэма дома, – доложил десятский.

– Хо-хо-хо! – злобно засмеялся

старшина. – Вот так служба – николи дома нэма, а туда же: «Я полыция – власть!» – скопировал он урядника. – А яка там полыция? Тьфу, да и только! – И он с азартом плюнул.

Радостно билось сердце героя, когда до него долетало:

– Ай да пан-отец!.. Вот так герой!.. Ну и молодец Карп Савич!..

Ввели «преступников».

– А ну, хлопцы, развяжи сначала о цего пузатого, – ткнул Прутикова в живот старшина, – да гляди осторожнее – може, в его ще леворверт е, а то и бонба… Десятские!.. Чего стоите? Вам говорят – обыщи лучше!

Прутикова развязали, но затекшие руки ему не повиновались и висели как плети.

– Ты кто ж будешь? – стал перед ним старшина. – Пысарь, пыши! – кинул он в сторону писаря.

– Статский советник Лев Эразмович Прутиков, – и он добавил свое служебное положение.

– О-хо-хо! – залился старшина, схватившись за бока. – О це так комбынация! Совитнык… Ну и шутнык!..

– А дай сюда, – скомандовал он десятскому, вынувшему бумажник у Прутикова.

– Посмотрим, шо тут есть… Ого, деньжищь богато!.. Понятые, считай!.. Эге – пашпорт: «Выдан Статскому Советнику Льву Эразмовичу Прутикову», – читал он, – ну так и есть – ото ж и пашпорт краденый, и гроши… Ну люди!.. Дывись у чимодани!..

Прутиков не выдержал:

– Ты с ума спятил, старшина?.. Да как же ты смеешь набрасываться на людей, наносить им побои… истязать! Да я тебя, негодяя!..

Что-то властное, твердое, слишком знакомое для привычного уха старшины послышалось ему в голосе задержанного. Робко дрогнуло было сердце «героя», но он превозмог себя:

– Молчать, говорю!.. Не видишь разве, что я при знаку? Оскорблять меня – старшину?.. Пысарь, составь протокол!.. А ливорверт?.. А бонба?.. – подступал он к Прутикову.

– На ношение оружия у меня свидетельство есть, – едва сдерживал себя Прутиков, – и «бонбы» никакой со мною не было, а была лишь коробка конфект.

– Конхве-е-кт?.. – оторопел старшина. Он почувствовал, что почва начинает у него колебаться под ногами. «А что, если это все правда?» – мелькнуло у него в голове, и сердце мучительно сжалось, и мурашки поползли по телу.

– Конхвект! – повторил он и, быстро нахлобучив шапку, выскочил во двор, где у бочонка с «бонбою» дежурил на почтительном расстоянии десятский.

– Давай хвинарь! – скомандовал он.

Фонарь был принесен.

– Свиты!

Забыв всякую осторожность, старшина вытащил «бонбу», и из-под размокшей бумаги выглянула плюшевая голубая обертка и серебряные украшения бонбоньерки. Минута – и содержимое бонбоньерки было обнаружено.

Старшину качнуло в сторону.

– Ка-а-анхвекты!.. Слышь, канхвекты!.. – заговорили кругом. – Вот так бонба! – И смех, самый непринужденный смех раскатился по двору.

– Молчать! – гаркнул старшина. – Чего глотки раззявили?.. Вот я вас!..