Русский полицейский рассказ (сборник)
Шрифт:
Надо вам сказать, что при спуске в с. С-во (должно быть, вы уже ознакомились с этим путем) гора над самою дорогою изрезана глубокими оврагами с обрывистыми глинистыми берегами.
Стерегся я этого места всегда очень, ну а теперь думаю, еще далеко – успею вздремнуть, да и сам не знаю, как заснул.
Долго ли я спал, не помню, но помню, что снилась мне моя молодая жена, ожидающая моего приезда, теплая комната и шумящий самоварчик, и вдруг какой-то крик, шум, лязг, падение куда-то вниз, удар в голову и – я потерял сознание.
Помню, что когда я начал приходить в себя, то первое мое ощущение была холодная
Ко мне вернулось сознание.
Я почувствовал, что лежу на спине, весь сдавленный, смятый, лишенный возможности двигаться.
В голове и левой руке адская ноющая боль. Я кое-как высвободил правую руку и стал ощупывать кругом предметы. Первое, на что натолкнулась моя рука, было похолодевшее уже лицо ямщика, а затем над самой головою лубок саней. Я понял, что лежу на дне оврага, что вода на дне его начинает заливать мне голову, и, вместе с нечеловеческим воплем о помощи, я снова потерял сознание.
Опять унылые звонки и ужасное пробуждение. Вода подымается все выше и выше, и я понял, что еще час, другой, и она медленно утопит меня. Маленькие кусочки глины обрывались сверху и стукали о дно саней, и вот мысль о том, что потревоженная моим падением глина может ежеминутно обвалиться и похоронить меня заживо, наполнила мое сердце таким смертельным ужасом, что я, употребя неимоверное усилие, просунул голову под грядку саней и голосом, который самого меня приводил в ужас, посылал в окружающий мрак стон за стоном, рев за ревом, вопль за воплем!
Я слышал, как переступал с ноги на ногу не успевший распрячься коренной, как шевелились от этого санки, и мне ясно представлялось, что будет с моею головою, если он дернет назад.
Что я пережил в эти ужасные минуты, вам передать невозможно. Вся моя прошлая жизнь проносилась передо мною: я видел свой дом, тоскующее лицо жены, и я так страстно хотел жить!
Мои ужасные крики о помощи чередовались с монотонными позвякиваниями колокольчиков и безнадежно тонули в сыром ужасном мраке.
Пошел мелкий частый дождик.
Кусочки глины снова и чаще начали скатываться вниз и ударялись о крышку моего гроба – дно саней.
Я вновь и, как мне казалось, надолго лишился чувств.
Голоса людей и мерцающий свет фонаря привели меня в себя.
Какие-то незнакомые мне крестьяне поднимали сани, поднимали меня. Волна жизни радостно охватила меня, все мое существо, и я говорил и говорил без конца.
Серый туманный сырой рассвет выползал на небо.
Еще полчаса, и я был дома в объятиях рыдающей, взволнованной жены.
Как мне потом передавала она (я не помню), левый глаз висел у меня на щеке, а левая рука болталась перебитою в двух местах.
Дай Бог здоровья С-ому фельдшеру – он вставил мне глаз и забинтовал руку.
Но вот что необъяснимо: жена рассказала мне, что, прождавши меня допоздна, она легла и задремала и вот видит, что вхожу я и именно в том самом виде, как я и явился потом, а возле меня какая-то бледная, туманная, неясная тень. Она в испуге вскочила и встретила меня – уже не сон, а тяжелую действительность.
Ямщика вытащили мертвым: у него, со стороны лица, был вдавлен череп.
Одна пристяжная тоже убилась, другая, упершись в край обрыва, порвала сбрую и прибежала
Когда рассвело, и урядник явился для осмотра места происшествия, то на том месте, где я лежал, уже находилась большая груда глины, засыпавшая совершенно дно оврага.
Воистину Бог спас от лютой смерти! – закончил свой тяжелый рассказ взволнованный Александр Степанович.
Наблюдающий Полицейский
Один из многих
I
Смеркалось. Было приблизительно часов 7 вечера теплого июньского дня. В екатеринодарском городском полицейском управлении шли обычные вечерние занятия. Обыденная тишина нарушалась только равномерным поскрипыванием перьев писцов и изредка зычным голосом секретаря, делавшего кому-либо указания или замечания. Не работалось канцелярии. Уж очень заманчиво заглядывал в открытые окна чудный летний вечер, с едва уловимым ветерком, приятно щекотавшим разгоряченные лица писцов и далеко уносившим их мысли от лежавших перед ними бумаг. Под окнами туда-сюда сновали прохожие, и их веселый говор и смех как бы еще более подзадоривали к лени, притупляли энергию к обыденной работе и манили смешаться с этой пестрой толпой, забыть повседневные заботы, служебные неприятности и хоть немного пожить для себя шумной уличной жизнью. Помощник полицмейстера Григорий Спиридонович Журавлев на занятия еще не приходил. Он любит перед занятиями побродить по шумным улицам города и предпочитает по уходу канцелярии позаниматься один; не раздражает его тогда уличный шум и не отвлекает внимания от запутанной подчас канцелярской переписки. В ожидании его прихода прогуливается по коридору дежурный чиновник – молодой еще человек, – поправляя то портупею, то револьверный шнур.
«Скорее бы уж приходил, что ли, – с досадой думает он, – будь бы я на месте помощника полицмейстера, ни за что бы не стал заниматься в такой чудный вечер, и кому что докажешь? Как будто от того, что не придешь лишний раз на занятия, пострадает государство, – философствовал про себя молодой полицейский чиновник. – Ведь вот Григорий Спиридонович, славный, сердечный человек, – продолжал он далее, – а вот своим рьяным отношением к службе обязательно наживет неприятностей со стороны г. г. освободителей, – мало разве косились они еще в бытность его приставом. Вот, например, хотя бы те, что сейчас сидят в дежурной комнате, присланные из тюрьмы для освобождения, ишь какие у них рожи, „кирпича просят“, – вспомнил дежурный выражение одного городового и мысленно расхохотался». Тут звонок прервал его мысли, и быстро пробежавший отворять дверь дневальный доложил:
– Их выс-дие г. помощник полицмейстера.
Дежурный еще раз оправился, снял правую перчатку и пошел навстречу Григорию Спиридоновичу, с рапортом. В дверях показался мужчина лет 40–45, выше среднего роста, крепкого телосложения, плотно остриженный, в пенсне. Одет он был франтовато, и хорошо сшитый китель обрисовывал его стройную фигуру. Вошедшего можно было назвать красивым мужчиной. Слегка разрыхленные к концам усы и небольшая эспаньолка оттеняли его мужественное, покрытое легким загаром лицо, серые с большим разрезом глаза не лишены были добродушия и легкого юмора, хотя и смотрели с серьезной сосредоточенностью.