Русский всадник в парадигме власти

Шапиро Бэлла

Рассматривая поругание Пимена с точки зрения анти-поведения (обратного, перевернутого поведения), которое у Ивана IV приобрело особенно широкие символические формы 104 , «шествие архиепископа на кобыле» приобретает отчетливый смысл развенчания церковного иерарха. Расправа над Пименом стала апогеем новгородского погрома, когда уничтожались материальные ценности, люди 105 и святыни. Тиран «вошел в Великий Новгород, во двор к [архи]епископу и отобрал у него все его [имущество]. Были сняты также самые большие колокола, а из церквей забрано все, что ему полюбилось <…> Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь <…> Он приказывал истязать и монахов, и многие из них были убиты. Таких монастырей внутри и вне города было до 300 106 , и ни один из них не был пощажен… Целых шесть недель без перерыва длились ужас и несчастье в этом городе <…> Ни в городе, ни в монастырях ничего не должно было оставаться; все, что воинские люди не могли увезти с собой, то кидалось в воду или сжигалось» 107 . Фактически разгром Новгорода – места, с которым связывались русские традиции священства 108 , – приобрел смысл его десакрализации. Тиран выступил как высший судия, который не только уничтожает сакральное пространство, но и конструирует новое 109 .

104

Успенский

Б. А. Анти-поведение в культуре Древней Руси // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994. С. 466.

105

Относительно количества жертв погрома не сложилось единого мнения. В «Повести о приходе царя Ивана в Новгород» сообщается, что во время новгородского погрома в Волхове ежедневно в течение пяти недель топили по 1000–1500 человек: «А тот убо день благодарен, коего дни въвергут в воду пятьсот или шестьсот» См.: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 299. Однако «имеются также определенные и достоверные сведения, что он приказал убить 12 000 именитых людей, мужчин и храбрых женщин. Что касается до безвестных бедных ремесленников и простого народа, то было их больше 15 000». См.: Таубе И., Крузе Э. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 136. Псковская летопись говорит о 60 000 жертв, духовник польского посольства Джерио – о 18 000. См.: Шлихтинг А. Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана… С. 97. Дж. Горсей определяет число жертв фантастическими 700 000 человек. См.: Горсей Дж. Записки о России. С. 54. В. Б. Кобрин определяет число погибших во время новгородского погрома в пределах 10 000–15 000 человек. См.: Кобрин В. Б. Иван Грозный. М., 1989. С. 81.

106

По другим данным, было разграблено 175 монастырей. См.: Гваньини А. Описание Московии. С. 115.

107

Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. С. 90.

108

Успенский Б. А. Царь и патриарх… С. 439.

109

Имеется в виду перенос в опричную Слободу святынь Новгорода.

При более детальном анализе вышеупомянутых кар церковных иерархов становится очевидно, что в обоих случаях десакрализация проводилась с помощью анти-поведения. Так, по некоторым сведениям 110 , Пимен был посажен верхом опоко – задом наперед, как и митрополит Филипп, которого царь велел, сорвав с него святительские одежды, посадить «на вола опоко» 111 .

Анти-поведение и казнь в Страшном суде Ивана IV взаимосвязаны, но само по себе анти-поведение не всегда обозначало казнь или смерть. Так, по легенде позднего времени, когда Грозный показывается в Петровских воротах Пскова верхом на прекрасном аргамаке, местный юродивый Никола Салос едет к нему «на палочке верхом» 112 . Встречу Николы и тирана 20 февраля 1570 г. называют «самым знаменитым эпизодом из истории русского похабства» 113 . Именно тогда в круг царских казней включается личный конь Ивана IV. Согласно Пискаревскому летописцу, встретившись с царем, Никола потребовал прекратить разграбление города. Юродивый утверждал, что в противном случае Грозному не на чем будет ехать в Москву: «в полон велел имати и грабити всякое сокровище и божество: образы и книги, и колокола, и всякое церковное строение. И прииде к Никуле уродивому. И рече ему Никула: „Не замай, милухне, нас, и не пробудет ты за нас! Поеди, милухне, ранее от нас опять. Не на чом ти бежати!!“ И в то время паде головной аргамак» 114 .

110

Чумичева О. В. Иконические перформансы Ивана Грозного. С. 518.

111

Успенский Б. А. Анти-поведение в культуре Древней Руси. С. 468.

112

Иванов С. А. Блаженные похабы: Культурная история юродства. М., 2005. С. 277.

113

Там же. С. 271, 276.

114

Пискаревский летописец // ПСРЛ. Т. 34. Постниковский, Пискаревский, Московский и Бельский летописцы. М., 1978. С. 191.

Позднее легенда несколько изменяется, а в Псковской летописи обрастает подробностями: «Иван Грозный прииде благословитися ко блаженному Николе <…> блаженный же поучив его много ужасными словесы, еже престати от всякого кровоприлития и не дерзнути же грабити святые божьи церкви. Царь же преже сия глаголя нивочто же вменив приказал снимать колокол с Троицкой церкви – и того же часа паде конь его лутчий по пророчествию святого, и поведаша сия царю, он же ужасен вскоре бежа из града» 115 . Для современников Ивана IV угроза Николы Салоса имела вполне ясный символический смысл: павший под ним любимый конь не только ведал судьбу 116 , но служил внятным символом потустороннего мира. После смерти царского коня «могущественный тиран, который хотел сожрать целый свет, ушел побитый и пристыженный 117 , словно прогнанный врагом» 118 . Так конь исполняет роль, приписанную ему мифологизированным средневековым сознанием – своей смертью вершит людские судьбы и судьбы народные.

115

Иванов С. А. Блаженные похабы. С. 272.

116

Петрухин В. Я. Конь // Славянские древности: этнолингвистический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 590–591.

117

Иван IV глубоко почитал юродивых: такие события его жизни, как рождение от неплодного Василия III и взятие Казани, якобы были предсказаны именно ими. См.: Иванов С. А. Блаженные похабы. С. 270; Книга степенная царского родословия // ПСРЛ. Т. 21. Ч. 2. СПб., 1913. С. 629.

118

Таубе И., Крузе Э. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 137.

Очевидно, что в культуре позднего русского средневековья образ коня продолжает нести заложенные в него еще на этапе язычества сакральные функции. В эпоху Ивана Грозного, в начале оформления русской концепции царской власти, конь остается символом потустороннего мира: в это время он помещается в особое эсхатологическое пространство, будучи тесно связанным и с фигурой царя-всадника, и с его миссией.

1.1.4. «ADVERSI, AVERSI, PERVERSI»: ЦАРСКАЯ КОННАЯ КУЛЬТУРА ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

В годы активного формирования русского государства иностранцы много размышляли о специфике русской культуры 119 . Одним из представителей этого широкого ряда был венецианский писатель Франческо Тьеполо. В 1560 г. он оценил современную ему Московию выражением «adversi, aversi, perversi», что понималось как своеволие и недружелюбность, которые совмещались с хитростью, переходящей в коварство 120 .

Эти качества московитов сочетались с обычаем представлять себя в самом выгодном свете, что было хорошо известно их ближним и дальним соседям.

119

Шапиро Б. Л. «Adversi, aversi, perversi»: конь как часть русского посольского обычая // История: факты и символы. 2016. Вып. 4 (№ 9). С. 24–36.

120

Тьеполо Ф. Рассуждение о делах московских Франческо Тьеполо // Исторический Архив. 1940. № 3. С. 328.

В XVI–XVII вв. Москва поддерживала постоянные отношения с шестнадцатью иностранными государствами Европы и Азии 121 . Знакомство с русской культурой обыкновенно происходило через посредство путешественников, коммерсантов и посланников этих шестнадцати стран. Характер отношений во многом зависел от степени их значимости «соседей» для московского двора. К концу XVI – началу XVII в. лидирующее положение занимали Польша, Швеция и Османская империя 122 . В середине столетия внешнеполитическая расстановка сил изменилась: согласно новым приоритетам Московии, Священная римская империя и Дания заняли последнее место, а Турция и Персия – первое 123 .

121

Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1884. С. 39–46.

122

«Во утверждение дружбы…» Посольские дары русским царям. М., 2005. С. 9.

123

Юзефович Л. А. Путь посла… С. 127.

Конь стал неотъемлемой частью московского обычая: «на встрече б с приставы было детей боярских много, а были б нарядны и конны», – повелел Иван IV по случаю встречи литовского посольства 124 . Незыблемым было правило, что и встречающим, и встречаемым полагалось только самое лучшее из того, что имелось в царском хозяйстве и соответствовало статусу участников встречи. «А царевичевым бояром и чиновным людем лошади з государевы ж конюшни с седлы и с узды с чистыми наряды по посольскому обычаю», – отмечали современники 125 . Так, «свиту двух Послов, назначенных к Королю Польскому [в 1553 г.], составляли 1500 всадников, одетых большей частью в золотые и шелковые одежды; о дорогих уборах лошадей, блестящих золотом и серебром, расшитых весьма искусно шелком, и говорить нечего. У них было 100 превосходных запасных белых иноходцев» 126 .

124

Савва В. И. О Посольском приказе в XVI в. Харьков, 1917. С. 103.

125

Белокуров С. А. Дневальные записки Приказа тайных дел 7165–7183 гг. М., 1908. С. 70.

126

Адамс К. Английское путешествие к московитам // Иностранцы о древней Москве: Москва XV–XVII веков. М., 1991. С. 40.

Кони здесь выступали как один из атрибутов царской власти, которую московиты демонстрировали посланникам; однозначно понимаемые как символ царя и царской власти, они могли служить только наиболее почетным гостям. Так, посланников крымского и ногайского ханств в царский дворец вели пешком 127 , а грузинским представителям, как не имеющим высокого статуса, коней в качестве царских даров жаловали не всегда 128 .

При распределении этих атрибутов соблюдался иерархический порядок: сами послы получали лошадей от царя, его свита – от лица царских «ближних людей». Гостям более низкого ранга лошади направлялись от посольских дьяков. Гонцы, церемония встречи которых была лишена торжественности и проходила без скопления народа, часто въезжали в столицу на собственных лошадях. На своих лошадях путешествовали и представители крымского и (в их бытность), ногайского, казанского и астраханского ханств 129 ; согласно сложившемуся обычаю, последнюю, торжественную часть церемонии встречи они часто проделывали пешком.

127

Юзефович Л. А. Путь посла… С. 142.

128

Белокуров С. А. Дневальные записки… С. 71. Запись под 8 мая 1660 г.: «А под грузинских послов под митрополита и под боярина с товарыщи и под Меретийских послов под Марка Томаева с товарыщи посланы были лошади з государевы конюшни: под митьрополита с под архимаритов с смирным нарядом, а под боярина с товарыщи и царевичевым чиновным людем лошади з государевы конюшни с седлы и с узды с чистыми наряды по посольскому обычаю». Матери царевича Николая Давыдовича Елене Диасамидзе была послана «колымага з возники… з государевы конюшни». См.: Там же. С. 70.

129

Юзефович Л. А. Путь посла… С. 84.

О существовании этого негласного правила свидетельствует и итальянский коммерсант Р. Барберини, посетивший Москву в 1565 г. По его словам, здесь «несколько назначенных государем придворных отправляются из дворца, в богатых одеждах, верхом на прекрасных конях, в парадных разноцветных сбруях; прибыв в посольский дом, берут послов с собою и везут их, тоже верхом, но на самых скверных и убранных в самую дурную сбрую лошаденках, во дворец; тут шагов за тридцать или за сорок от дворца и заставляют их, из чванства, слезать со своих кляч и идти пешком» 130 .

130

Барберини Р. Путешествие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году // Сказания иностранцев о России в XVI и XVII веках. СПб., 1843. С. 26.

Предоставление иноземным гостям лошадей с царских конюшен – обычай, который в посольских книгах отмечается не ранее второй половины XVI в. Первоначально лошади присылались только тем, кто не имел собственных, прибыв морем (отметим, что способы транспортировки лошадей по воде были известны издавна), либо тем, чьи животные не могли украсить собой торжественную процессию посольской встречи. Тем из гостей, кто имел собственную парадную лошадь, но которым полагались царские лошади по регламенту, использование своих лошадей воспрещалось 131 .

131

Английский дипломат Т. Смит рассказывал, что в 1604 г. глава миссии и его свита въезжали в Москву на царских лошадях, несмотря на то что посольство привезло с собой два десятка парадных лошадей. На месте встречи иноземцев, в Ростокино, «посол, выйдя из своего экипажа, сел на своего же парадного коня и двинулся дальше при звуках музыки, исполняемой его собственными трубачами. Проехав еще с четверть мили, милорд был встречен дворянином из конюшенного приказа, в парадном платье, который, сняв шапку, объявил послу, что великий государь, молодой царевич и конюший боярин изволили прислать ему испанского жеребца в сбруе, богато убранной золотом, жемчугом и драгоценными камнями, с большою, из чеканного золота, цепью, надетою коню на шею. Тогда посол, сойдя с своего коня, обнял названного дворянина, выразил свою нижайшую благодарность и тотчас пересел на присланного ему иноходца. Далее тот же дворянин объявил, что царю угодно было прислать коней и для королевских придворных, также в богатом убранстве, а затем и для всех прочих членов посольской свиты». См.: Смит Т. Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России. СПб., 1893. С. 26–27.