Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны
Шрифт:
– Не знаю, Федор. Одно скажу – хорошо нам жилось при старой-то власти? Ты вот, Федор, птиц ловил да рыбку удил со своей лодочки. Состоятельные прихожане причт своим вниманием не обходили. Служили мы с вами, но за Христа не страдали. Правда?
– Да уж, правда ваша. Я, бывало, и в пост скоромного отведаю, не утерплю… И все ничего – детки здоровы, сам как сыр в масле… Бог милостив…
– А вот теперь нам, братья, Господь испытание посылает. Так что не роптать мы должны, а укрепиться духом и паству нашу укрепить. Это только начало.
– Неужто
Отец Сергий покачал головой. Что он мог сказать?
– Не пророк я, Федор. Что ты меня пытаешь?
– Шел я сейчас к вам, батюшка, а навстречу мне знаете кто попался? Юрьев наш, псаломщик, вор и поджигатель!
– Вернулся в город?
– Не только вернулся, но и у власти встал! Идет в чесучовом пиджаке, сапоги блестят. Остановился передо мною и заявляет: скоро мы вас, попишек, всех попереведем. Религия, говорит, – опиум для народа. Я ему отвечаю – вор ты, Васька, был, вор и остался. Так он знаете как на меня петухом запрыгал? Я, говорит, поповская твоя душонка, не вор, а нынешняя власть большевиков! И ты, говорит, дьячок, еще поклонишься мне. Я вот теперь и думаю: это что же за власть такая, что она наглеца необразованного к себе допустила?
– Заслужили, значит, мы грехами своими такую власть.
После разговора с дьяконом отец Сергий, и без того озабоченный последними событиями, несколько смутился духом. Сколько раз уж приходилось вести последнее время подобные беседы со священниками. Тучи над церковью сгущались, и это было ощутимо. Спираль урагана закручивалась все сильнее, захватывая в себя все новые и новые территории. А Любим будто сердцевина урагана, где обманчивая тишина – лишь свидетельство бесчинства вокруг этой сердцевины. По стране, подобно стихии, неслась волна бунтов, погромов, разрушений. Эта волна тащила за собой разруху, голод, смерть.
Однако отец Сергий, научившись чувствовать чужую общую боль, не мог роптать на собственную долю: внимая его молитвам, Господь все еще хранил в этой неимоверной бойне его детей. Вот и Алешка, переживший плен, полумертвым попавший в госпиталь, выжил. Мало того – женился на той, которую они с матушкой прочили ему всегда. Это событие, однако, добавило новое беспокойство в жизнь Вознесенских. Августина никак не решалась приехать в Любим – писала, что не может бросить старую бабушку, которая дорогу не перенесет. Но сдавалось батюшке, что имеются у Аси и иные причины.
А ведь оставаться в имении теперь небезопасно. Кругом жгут и грабят господские усадьбы. Бывает, не разбирая, расправляются и с хозяевами.
Возвращаясь домой после службы, отец Сергий издали увидал подводу, остановившуюся на углу возле их дома. К ним или к соседям?
Протоиерей прибавил шагу и, подойдя с колотящимся сердцем, увидел возле подводы молодую женщину и деревенскую девчонку с ребенком на руках. В молодой женщине он узнал свою новоиспеченную невестку Августину.
– Ну слава Богу! – выдохнул священник, обнимая поочередно всех троих. – Добрались! Замерзли? Скорее в дом.
Ася вошла
Ася не знала, как вести-то себя, ждала, как встретят ее в этом доме после всего, что случилось.
Маша и матушка Александра появились в дверях одновременно, и обе замерли на миг. Но тут же одновременно кинулись к гостям – принять ребенка, обнять крепко, по-родственному. Неловкость ушла куда-то сразу, чтобы больше не возвращаться.
Сняли с чердака старую люльку, нагрели молока для ребенка и – заодно – для няньки, накрыли стол. Расспросы, охи-вздохи, воспоминания…
Всю ночь подруги проговорили. Два года они не виделись и не переписывались и теперь, встретившись в новом качестве, потихоньку преодолевали некоторое отчуждение. Они старательно обходили тему «Бужениново», оставляя ее на неопределенное «потом». Зато встречу с Алексеем, уже рассказанную во всех подробностях родителям за столом, Маша просила повторить снова и снова. Но Ася, только что пережившая большую потерю – смерть бабушки, не могла говорить ни о чем другом. Слишком свежа в памяти была картина пережитого.
Весной восемнадцатого госпиталь свернули, перебросили ближе к фронту. Опустел нижний этаж, флигель, сараи. Все выглядело пустым, разоренным, брошенным. Саввишна бродила по нижнему этажу, ворчала, пытаясь навести подобие порядка.
Софья Аркадьевна Великим постом простудилась, слегла. Ася теперь стала сиделкой бабушки, находилась возле нее неотлучно. Держа в руке высохшую, вдруг ставшую маленькой и легкой ручку старой женщины, она чувствовала, как из этой ручки уходит жизнь, и жалость к бабушке, и сожаление о том, что так мало они были на этом свете вместе, что не довелось познакомиться раньше и окрасить любовью и заботой друг другу дни.
– Бедная моя Тина, – вздыхала старушка и качала головой. И в эти минуты Ася готова была поделиться своей молодостью и здоровьем, лишь бы вдохнуть в нее ускользающую жизнь.
Однажды Асе показалось, что болезнь отступила и Софья Аркадьевна приободрилась. К ней приехал из города хорошо одетый господин, которого она приняла у себя без свидетелей. А когда гость уехал, позвала к себе Асю и велела сесть рядом. Глаза бабушки сосредоточенно блестели. Она велела поднять себе подушки. Устроилась в них, взяла Асю за руку и сказала:
– Я, Тиночка, имение на тебя переписала. Вот документ. Ты здесь живи, жди Алексея. А вернется он, вместе решите, как с домом быть.
– Бабушка! Вы так добры, так добры! Я не знаю, как благодарить вас…
– Как же… добра… Скажешь! – недовольно оборвала ее Софья Аркадьевна. – Добра! Почем ты знаешь о моей-то доброте?
– Ну как же? Вы все готовы отдать, вы…
– Э! Нашла за что хвалить! Я что ж, по-твоему, с собой на тот свет дом-то да мебель потащу? Не надо это там. В тех местах иные богатства ценятся.