Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны
Шрифт:
– Теперь, Тина, вы расскажете мне о себе все, что вы помните. Это очень важно.
Ася рассказала о своем детстве, об отце, о рождественской открытке для Нинель. И пока она говорила, Софья Аркадьевна смотрела на нее и не перебивала. Смотрела она так, будто слушала глазами, – все Асино повествование отражалось на ее морщинистом породистом лице, а глаза словно искали чего-то еще, того, что за словами Аси видела эта старая женщина.
Когда Ася замолчала, Софья Аркадьевна некоторое время безмолвствовала, губы ее, сжатые в неровную линию, вздрагивали. Затем барыня
– Я распоряжусь, чтобы для тебя и ребенка приготовили другую комнату.
Войдя в ту комнату, Ася сразу увидела портрет на стене. Это был портрет, в точности повторяющий медальон. Вернее, медальон был миниатюрной копией портрета. Теперь Ася точно знала – это ее мать. С замирающим сердцем она ходила по комнате, хранящей вещи ее матери. Вероятно, здесь все оставили так, как было при ней. На комоде стояли часы в тяжелой серебряной оправе и несколько фарфоровых статуэток – фигурки пастушек и пастушков. У окна было небольшое бюро с чернильницей. Ася живо представила, как, сидя за бюро, мать писала открытку той самой Нинель. Как же Асе остро захотелось узнать все о матери! Что она читала по вечерам, какие носила платья, о чем разговаривала с подругой, где любила гулять…
Но Маруся несла ей сына. Подошло время кормления.
Несколько дней после родов хозяйка имения не заходила к Асе. Та уже решила, что рождение ребенка – незаконнорожденного – положило пропасть между ней и строгой Софьей Аркадьевной. Но однажды, зайдя в комнату к ключнице, которая готовила ванну для малыша, увидела Софью Аркадьевну, склонившуюся над правнуком. Старушка внимательно наблюдала за барахтаньем освобожденного от пеленок младенца и покачивала головой. Увидев Асю, она выпрямилась и спросила:
– Как ты решила назвать сына?
– Юлианом.
– Это совершенно в духе твоей матери. Только она могла дать ребенку такое замысловатое имя – Августина. Вероятно, в знак того, что роман с твоим отцом у них развернулся как раз в августе, когда я выехала на воды…
– Расскажите мне о ней, Софья Аркадьевна!
– Я думаю, у нас впереди достаточно времени для этого, дитя мое… Теперь тебе нужно выкупать этого баловня.
Каждое утро Ася приходила в палату к Вознесенскому, чтобы принести ему горячий чай со сливками, свежий омлет и хлеб с маслом. Алексей шел на поправку.
Однажды, когда возвращалась из сортировочной, Ася застала его на крыльце – он курил.
– Вы курите! – Она покачала головой. – Разве можно?
– Это пустяки. Я здоров, и меня скоро отправят назад. Я хотел с вами поговорить, Ася.
– Как назад? Вам нельзя назад, – растерялась она. Таким нелепым и противоестественным представилось ей то, что человека, только что с трудом отвоеванного у смерти, вдруг вернут назад, в ее костлявые хищные лапы.
– В госпитале нет мест, и никто не станет держать здесь практически здорового человека. А на фронте не хватает людей.
– Бабушка… Я хотела сказать, хозяйка этого дома предлагала приготовить для вас комнату наверху. Я поговорю с доктором. Вам нельзя сейчас выписываться, Вознесенский. А если
– Так вы поговорите со мной?
– После того, как поговорю с доктором.
К вечеру Вознесенский перебрался в кабинет наверху. Там стоял огромный кожаный диван, огромный же письменный стол и во всю стену книжный шкаф, где под стеклом покоились Дарвин, Бокль, «Жизнь животных» Брема, полное собрание сочинений Белинского и целые полки «Современника» и «Отечественных записок». На стене над диваном было развешано оружие: морской палаш, кавалеристские сабли и несколько шпаг в кожаных потрескавшихся ножнах, эпохи Екатерины и Александра I.
– Былое вооружение наших воинственных предков, – усмехнулся Алексей и остался доволен. В его взгляде, потухшем было, появилось прежнее озорное и задиристое выражение, которое сразу покорило хозяйку дома.
– У Алексея глаза настоящего гусара, – поделилась она с Асей. – В наше время такие молодые люди имели невероятный успех у девиц.
Софья Аркадьевна немедленно взялась опекать гостя и вскоре знала о нем, его семье и его учебе в военном училище гораздо больше Аси. Та заподозрила, что даже свои детские неловкие ухаживания за подружкой сестры Вознесенский не утаил от любопытной старушки. Всякий раз, возвращаясь с дежурства, она заставала эту парочку весело воркующей у самовара.
И всякий раз, едва Ася, переодевшись, выходила в гостиную, Софья Аркадьевна ссылалась на усталость и начинала собираться:
– Тина, займи гостя, я, детка, право, устала что-то сегодня. Молодой человек умудрился расположить меня к себе за столь короткое время, и у меня открылся приступ болтливости. Я совершенно утомила молодого человека своими разговорами.
– Как можно, Софья Аркадьевна! Мне очень приятно было беседовать с вами! – неизменно уверял Вознесенский, но старушка поднималась с извинениями:
– Что-то устала я сегодня, Тиночка. Пойду лягу. Вы уж тут без меня…
– Спокойной ночи, бабушка.
Между тем Ася валилась с ног, и ей было не до разговоров с Алексеем. И еще, если он начнет задавать вопросы…
Но все же она садилась к самовару, и некоторое время спустя усталость понемногу уходила, уступая место давно забытому умиротворению и легкой грусти. Иногда они разговаривали подолгу, покуда Маруся не выглядывала из комнаты, возвещая время кормления.
В самый первый вечер переселения Вознесенского наверх между ними произошел совсем короткий разговор, который впоследствии оба вспоминали как очень важный.
– Ваша родственница – просто фея из сказки. Я не знал, что у вас есть бабушка.
– Я тоже до некоторого времени не знала, что у меня есть бабушка. Мы подружились. Я хотела вас спросить, Вознесенский… Как получилось, что вы оказались… в таком состоянии? Что с вами произошло?
– Я был в плену. Бежал. Долго пробирался к своим, пришлось несколько суток пролежать в снегу… В общем, история банальная и довольно неприятная.
– В плену… Домашние знают?
– Нет, думаю, считают без вести пропавшим. Но я написал им отсюда.