Рядом с Фрунзе
Шрифт:
— Ну что же, проверим, — проговорил Агоштон,— но предупреждаю: если наврал, то на доброе не рассчитывай! Кормош и Барч, остаетесь в доме. Обоим Кочишам и Фаркашу охранять на всякий случай дом снаружи. А мы, — махнул он остальным, — полезли на чердак.
Агоштон шел первый. Прежде чем влезть на чердак, он бросил туда одну за другой две гранаты. Хорошо, что они были, а то два беляка только и поджидали интернационалистов. Но гранаты взорвались раньше, чем беляки открыли огонь.
— Ну, Баго, дружище, тащи сюда старика. Пусть посмотрит, кого он прятал.
Мишка
— Ну, старая каналья!—сказал командир группы. — На твоем чердаке никого нет? А это
кто?—Он показал на лежащие на полу трупы.— Красноармеец Баго! Проводи-ка и эту птичку к арестованным. Пусть их судят по революционным законам.
Кулака увели.
И так случалось часто. Нередко обстановка требовала немедленно на месте покарать какого-нибудь сельского судью или нотариуса, принимавшего участие в контрреволюционном заговоре.
...Две недели взвод Шаркёзи месил грязь в тех местах, и каждый день бойцы смотрели смерти в глаза, пока однажды не прибыли в Бу-гуруслан, куда сопровождали сорок пленных. Сдав пленных, взвод получил двухнедельный отдых.
ОТРЯД ОХРАНЫ ФОРМИРУЕТСЯ
Летом 1919 года начальник Бугурусланского гарнизона получил телеграмму из штаба Южной группы Восточного фронта. Штаб группы приказывал начальнику Бугурусланского гарнизона немедленно отправить поездом в Самару пулеметный взвод интернационалистов, находящийся в его распоряжении, в распоряжение командующего Южной группой Восточного фронта.
Поезд уносил взвод навстречу новым надеждам, новым боевым заданиям. В вагоне Шаркёзи и Агоштон разговорились о том, зачем их вызывают в штаб и что за задание должен получить взвод.
Поезд летел, стуча колесами по рельсам. Бойцы вспоминали события минувших лет: месяцы и годы, проведенные на русском фронте, бесчеловечное обращение офицеров австро-венгерской монархии, лишения, страдания. Что плохого сделали им русские рабочие и крестьяне? Ничего! А их заставляли стрелять в них. Офицеры запугивали простых солдат, которых посылали на кровавую бойню. Они говорили, что русские с пленных чуть ли не кожу сдирают.
И только в плену, в лагере для военнопленных, солдаты поняли, что все это была лживая пропаганда. Находясь в плену, они увидели, что господин — ив аду господин. И пока они, простые солдаты, как и большинство русских рабочих и крестьян, работали от зари до зари, господа офицеры и в плену наслаждались легкой жизнью. У них не было недостатка ни в чем. Даже денщиков и тех они имели.
В Октябрьскую революцию многие из пленных встали с оружием в руках на защиту первого в мире пролетарского государства.
Прошло полтора года. Интернационалисты сражались на русской земле за несколько тысяч километров от своей родины. Они понимали, что здесь они сражаются не только за свободу русских рабочих и крестьян, но и за свободу венгерского народа.
Пулеметчики Иштван Ковач, Ференц Рока, Янош Кирай и Шандор Чизик забились в угол вагона и,
В другом углу вагона играли в вёрёшпеченеш, больше нечем было заняться. Раз случай представился, почему бы не испытать, у кого какой удар. Нельзя сказать, чтобы при этом очень деликатничали. Не везло Лаци Надю, сапожнику по профессии. Все хотели испробовать свои силы на нем. Первым бил Кочиш. Засучив рукава, он вышел вперед, поднял руку. Лицо расплылось в блаженную улыбку. Он заранее предвкушал удовольствие от того удара, который он собирался нанести.
— Бей, не жалей, — проговорил кто-то.
— Все равно его этим не проймешь, —сказал Варга, который до сих пор читал книгу и ничего не замечал.
Удар был таким, что привлек внимание даже картежников. А Лаци от удара так и растянулся, почесывая ушибленное место. Позднее не раз вспоминали об этом ударе. Если у кого-нибудь отрывалась подметка на сапоге и Лаци не мог починить его, то просили его так ударить по подметке, как Кочиш влепил ему, и тогда все будет в порядке.
Так коротали время от Бугуруслана до Самары. Не удивительно, что все спохватились лишь тогда, когда поезд замедлил ход, затем, тяжело вздохнув, остановился на втором пути большой станции.
Командир взвода Мартон Шаркёзи закричал:
— Ребята, мы в Самаре! Одеваться и строиться!
Было 9 часов вечера, когда бойцы добрались до своего участка — школы на Заводской улице. Сгрузили снаряжение и начали располагаться на отдых. Между картежниками завязался оживленный спор о том, чей был ход, когда поезд остановился. Несколько человек уже растянулись на своих нарах. Другие еще устраивались. Всем хотелось спать. Еще совсем недавно эти люди по нескольку недель подряд не выходили из боя и по-человечески не спали.
Тишину ночи нарушало только глубокое дыхание спящих бойцов.
Сон уставшего взвода охранял дневальный.
— Подъем! — раздался звонкий голос Иштва-на Бартфаи.
Агоштон протер глаза, встал, привел себя в порядок и вместе с командиром взвода Марто-ном Шаркёзи отправился в штаб группы армий, чтобы разыскать там адъютанта Фрунзе — Сергея Аркадьевича Сиротинского.
Штаб располагался в большом особняке, окруженном высоким каменным забором. Раньше это был дом какого-то буржуя. У Агоштона и Шаркёзи проверили документы, и они вошли в дом. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж, где находился кабинет товарища Сиротинского.
— А у русских господ губа не дура, как и у наших, — проговорил Шаркёзи, когда они поднимались по лестнице. — Три — четыре человека владели таким особняком, а бедняки ютились в жалких лачугах.
Проходя по коридору, венгры увидели часового, который, ритмично стуча сапогами по богатому паркету, расхаживал взад и вперед.
— А часовой-то, пожалуй, впервые стоит в таком месте. Небось, приятно ему тут расхаживать, — сказал Агоштон.
— А ты, наверное, охотно поменялся бы с ним. Куда лучше здесь стоять, чем грязь месить.