Рыболовы
Шрифт:
— Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошк-то, за представленіе и псни жилетку свою подарилъ. Очень ужъ онъ его распотшилъ, — продолжала баба.
— Фу, ты пропасть! — махнулъ рукой мужикъ и съ досады даже плюнулъ. — Вдь и мн перепало-бы отъ него что-нибудь.
— Въ лучшемъ вид перепало-бы. Ашотк двугривенный… «Глаза, говоритъ, у тебя шустрые вотъ теб двугривенный»… Ущипнулъ за щеку и далъ. Васьк за грибы…
— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».
— И двки были… Двкамъ на полтину
— Охъ, не разсказывай!
— Закусокъ разныхъ въ жестяныхъ коробочкахъ привезъ, шесть бутылокъ вина — и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раковъ кипятила. И Боже мой, что у насъ тутъ вчера было! Вотъ не знаю, чмъ сегодня обрадуетъ. Утку ему сейчасъ буду жарить, что онъ вчера у меня убилъ.
— Анисья! Ставь самоваръ! — опять послышался въ изб хриплый голосъ.
— Да ужъ поставленъ, поставленъ, — откликнулась баба. — Сейчасъ закипитъ. Подамъ.
Изъ избы выбжалъ мальчишка въ красной рубах, босой и безъ шапки.
— Куда ты, Ванюшка?
— Къ кабатчику! За ромомъ! Петръ Михайлычъ послалъ! — крикнулъ мальчишка, махнулъ въ воздух рублевой бумажкой и пустился бжать.
— Опять, стало быть, чудить будетъ, — улыбнулась баба, покачала головой и направилась въ избу.
Въ изб, на старинномъ краснаго дерева диван съ клеенчатымъ сидньемъ и съ деревянной спинкой сидлъ пріхавшій изъ Петербурга охотникъ Петръ Михайлычъ. Это былъ плотный мужчина купеческой складки съ рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватомъ лиц, сильно опухшемъ отъ вчерашняго пьянства. Рдкіе и мокрые посл умыванья волосы, только сейчасъ расчесанные, прилипли у него къ вискамъ. Смотрлъ онъ на свтъ щурившись и покуривалъ папиросу. Передъ нимъ пыхтлъ на стол самоваръ и стояла полубутылка простого кабацкаго рома. Петръ Михайлычъ былъ въ одномъ нижнемъ бль и въ войлочныхъ туфляхъ на босую ногу и говорилъ вертвшемуся передъ нимъ егерю:
— Вотъ, братъ, Амфилоша: хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкій ромъ приниматься. Садись къ столу, голова.
— Благодаримъ покорно, Петръ Михайлычъ, а только мой совтъ вамъ — не очень съ утра-то на ромъ наваливаться. Лучше посл.
— Отчего? — спросилъ охотникъ.
— Какъ: отчего? Какая-же посл этого будетъ охота, ежели вы съ утра въ градусъ придете! Вдь на охоту надо идти, а выводки-то куропатокъ у меня въ четырехъ верстахъ отсюда.
— Чудакъ-человкъ, да вдь опохмелиться-то надо-же посл вчерашняго. Вдь башка трещитъ.
— Мой совтъ, лучше опохмелиться стаканчикомъ водки и закусить огурчикомъ или яишенкой. Сказать Анись, такъ она живо на шестк яичницу сварганитъ. Право слово, выпейте лучше простой водки, а ромъ вдь онъ ослабляетъ. Не въ себ будете.
— Хмъ… Ты говоришь: водки. А водка у насъ есть или посылать надо?
— Съ пару-то стаканчиковъ и у
— Водки-то-бы дйствительно хорошо. Ну, давай.
— Стряпать, что-ли, яичницу-то? — послышался изъ-за перегородки женскій голосъ.
— Стряпай, стряпай, Анисья, — отвчалъ егерь, досталъ изъ кармана ключъ, ползъ въ стоящій въ углу сундукъ и досталъ оттуда бутылку съ остатками водки. — Даже и съ три стаканчика найдется, — прибавилъ онъ, посмотрвъ бутылку на свтъ.
— Вотъ и ладно. Садись.
Егерь хотлъ было ссть, но вспомнилъ и сказалъ:
— Тамъ мужикъ Степанъ васъ дожидается на двор. Спрашиваетъ, когда обратно на желзную дорогу подете.
— А! Стаканъ? Да что ему такъ загорлось? Будетъ день и будутъ мысли.
— Вотъ и я то-же самое ему сказалъ, а онъ лзетъ: доложи, говоритъ,
— Я здсь, батюшка Петръ Михайлычъ! — послышалось изъ кухни. — Съ здоровьемъ вашу милость пришелъ поздравить. Прикажите войти.
— Или услыхалъ, что водку люди хотятъ пить? Войди, войди, чертова игрушка.
Вошелъ мужикъ Степанъ и поклонился.
— Чай да сахаръ вашей милости. Съ здоровьемъ честь имю васъ поздравить, — заговорилъ онъ.
— Ты зачмъ пришелъ-то?
— А узнать, когда, ваша милость, на желзную дорогу хать изволите. Ежели сегодня утречкомъ, то нужно приготовить лошадь, потому она у меня на лугу.
— Лошадь! Чудакъ-человкъ, я еще и на охот не былъ. Или теб такъ ужъ очень выжить меня хочется?
— Зачмъ выживать, Петръ Михайлычъ? Мы такому охотнику завсегда рады, вы у насъ господинъ, можно сказать, на рдкость, а долженъ-же я свое дло справить, ежели вы изволили подрядить меня, чтобы и обратно васъ на желзную дорогу отвезти.
— Ночью сегодня поду. Справляйся къ ночи.
— Вотъ и отлично. Стало быть я и лошадь въ ночное пускать не буду. А ужъ такъ я кляну себя, Петръ Михайлычъ, что я на вчерашній пиръ къ вамъ не попалъ! Дуракомъ себя называю.
— Да ты дуракъ и есть.
— Это точно, ваше степенство. Жерди лавочнику съ рки возилъ. А какая заработка?
— Нтъ, ты и такъ дуракъ, безъ этого дуракъ.
— Пусть будетъ по-вашему, ваше степенство, — улыбнулся мужикъ. — А вотъ водочки мн поднесите стаканчикъ, чтобы съ здоровьемъ вашу милость поздравить.
— Водки, братъ, мн и самому мало. Тутъ только мн да егерю.
— Да вдь въ одинъ монументъ къ Астахову въ кабакъ спорхать можно.
— Нтъ, ужъ ты пей ромъ. Вотъ ромъ, есть.
— Ну, ромъ, такъ ромъ. Доброму вору все въ пору, ваше благоутробіе.
Петръ Михайлычъ сталъ наливать ромъ въ стаканчикъ. Запахло жаренымъ масломъ. Егерь, уходившій въ это время въ сосднюю комнату, явился со сковородкой яичницы на таредк. Сзади его Анисья несла огурцы на тарелк. Черезъ нсколько минутъ вс выпили.