Рыболовы
Шрифт:
— Расхлябался я, совсмъ расхлябался, — говорилъ онъ, присаживаясь и закуривая папиросу. — Вотъ и отъ папироски такое чувство, словно я на качеляхъ качаюсь или въ бурю на пароход ду. А все-таки на охоту-то отправиться надо.
— Да какъ-же не надо-то! — подхватилъ егерь. — Конечно, надо. Не хать-же вамъ обратно домой, не побывавши на охот. Ужъ вы понатужьтесь какъ-нибудь.
— Да ужъ и то тужусь. Самоваръ-то ужъ остылъ? — потрогалъ Петръ Михаилычъ самоваръ.
Еще-бы ему, ваша милость, не остыть. Вдь съ шестаго часа утра, а
— Нтъ, не надо. Что чай!
— Врно. Кто чай пьетъ, тотъ отъ Бога отчаявается, — сказалъ Василій Тихонычъ, улыбаясь.
— Буду одваться, — вздохнулъ Петръ Михайлычъ, а между тмъ самъ посматривалъ на ларецъ Василія Тихоныча.
— Вижу я, чего теб хочется! — подмигнулъ тотъ. — Тутъ кое-что осталось. Коньяку хватить по рюмк. Можно на дорогу и даже не только что можно, но даже должно. А только ужъ по одной, не больше какъ по одной рюмк. Это даже для крови нужно, чтобы кровь перебуторажить. Доктора это такъ и называютъ: перебуторація.
— Выпьемъ, выпьемъ, Васюша. Одну — и закаемся. Авось, легче будетъ.
— Поправка великое дло, но надо не перекаливать, — замтилъ егерь.
— И теб рюмку дадимъ, Амфилоша, — сказалъ Василій Тихонычъ и началъ наливать коньякъ. Пейте. И ужъ потомъ до адмиральскаго часа — ни-ни. Адмиральскій часъ въ лсу справимъ.
Вс выпили по рюмк и начали сбираться на охоту. Петръ Михайлычъ сталъ одваться.
— Стаканъ-то съ лошадью тутъ-ли? — спросилъ онъ егеря.
— Даве въ шесть часовъ приходилъ, но такъ какъ вы почивали, то и ушелъ. Сейчасъ сходить за нимъ надо. Ну, да я хозяйкина мальчишку за Степаномъ пошлю.
Онъ вышелъ. Петръ Михайлычъ натягивалъ на ноги охотничьи сапоги, но т не надвались.
— Скажи на милость, ноги опухли, — кивнулъ онъ Василію Тихонычу. — И съ чего это?
— Съ чего! Мало ты въ себя опухоли-то этой самой всадилъ! Вдь, поди, выпилъ столько, что лошадь лопнетъ?
— Да, была игра! А все мужики здшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь — ну, и самъ пьешь.
Петръ Михайлычъ кряхтлъ, возясь съ сапогами.
— Не надваются? — спросилъ Василій Тихонычъ.
— Подаются, но очень туго. Фу! Надлъ одинъ сапогъ.
Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.
— И съ чего это поты посл выпивки всегда лзутъ — я даже не понимаю. Утро вдь совсмъ холодное, — говорилъ онъ.
Вскор операція надванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.
— Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гд мой жилетъ? — крикнулъ онъ егерю.
— Экъ, хватились! Да вдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.
— Какъ мужику? Какому мужику?
— Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…
— Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!
— Однако, вотъ
— Фу! Да какъ-же это я такъ? — протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?
— Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.
— Въ Панкратовой шапк стало быть мн и на охоту идти?
— Да другой нтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.
— Ну?! Да неужто-же мн въ ней и въ городъ домой хать?
— А то какъ-же иначе?
— Ха-ха-ха! — хохоталъ Василій Тихонычъ. — Въ мужицкой шапк явишься къ жен! Вотъ это будетъ штука!
— Тсъ… Нельзя въ такой шапк къ жен явиться. Надо будетъ, какъ пріду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрлъ? — накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.
— Помилуйте, ваша милость… Да вдь я не нянька… Не драться-же мн съ вами.
— Нельзя-ли у этого мужика мою фуражку-то хоть за рубль выкупить?
— Да этотъ мужикъ еще вчера въ городъ съ сномъ ухалъ. Вдь вы ему фуражку-то свою третьяго дня подарили.
— Длать нечего, надо въ этой замасленной шапк идти. Но гд-же лисій хвостъ, который я у мужика на жилетку смнялъ? Хоть жен свезти этотъ хвостъ въ подарокъ. «Вотъ, молъ, убилъ лисицу».
— А хвостъ вы Агашк подарили за псни.
— Тьфу ты пропасть! Ршительно ничего не помню. Да что я, дурманъ какой пилъ, что-ли!
— Пиво-съ… Ромъ… Водку… Вдь три ящика пива-то у васъ съ компаніей выпито.
— Ну, дла!
Зазвенлъ бубенчикъ. Пріхалъ Степанъ на лошади, стучалъ кнутовищемъ въ окошко и кричалъ:
— Ваша милость! Готова подвода! Пожалуйте…
— Сейчасъ, сейчасъ…
Егеръ отвязывалъ отъ ножки дивана привязанную на цпь англійскую собаку Діану. Петръ Михайлычъ надвалъ патронташъ и кряхтлъ. Василій Тихонычъ осматривалъ бутылки въ ларц.
— Ну, скажите на милость, весь мой запасъ спотыкаловокъ вчера высосали! Нечего и въ фляжку налить, чтобъ адмиральскій часъ въ лсу справить. Четыре бутылки были полныя — и въ лоскъ… Ни рябиновой, ни мадеры, ни хересу. Только коньяку на донышк. Съ чмъ мы подемъ?
— Насчетъ этого не безпокойтесь, — отвчалъ егерь. — У кабатчика нынче отличная водка. Даже самая очищенная московская есть. Рябиновый настой тоже прелесть. Пойдемъ мимо кабака, зайдемъ и наполнимъ охотничьи фляжки.
— А сыръ гд? Гд сыръ? Я вдь большой кусокъ сыру и колбасу привезъ. Фу, ты пропасть! Ни колбасы, ни сыру. А съ вечера все на стол было.
— А это ужъ у вашей собачки-англичанки спросите. Не слдовало ее на ночь въ изб оставлять.
— Да неужто Діана сожрала?
— Она-съ. Собственноручно видлъ, когда въ пять часовъ утра пришелъ сюда будить васъ. Она еще додала тогда вашу закуску. Вонъ огрызокъ сыра подъ диваномъ валяется. Не въ моготу ужъ и дожрать-то было, подлой.