Рыболовы
Шрифт:
— Цыпленка-то она своровала — вотъ что нехорошо, — опять сказалъ докторъ.
— Позвольте-съ… Да можетъ быть она своровала его потому, что егерь ей какое-нибудь такое слово по-русски сказалъ, которое она приняла за слово взять, — возражалъ Василій Тихонычъ. — Говорю вамъ, что собака только по-англійски знаетъ и по-русски ни слова, ну, она и ошиблась.
— А жрать-то цыпленка зачмъ-же?
— Да не жрала. Никогда я не поврю, чтобы жрала! Просто нарочно егерь говоритъ, чтобы за цыпленка съ меня сорвать. Вотъ сейчасъ
Петръ Михайлычъ сидлъ молча и звалъ и даже не слышалъ разговоровъ о собак, до того у него болла голова. Въ глазахъ ходили какіе-то круги, въ вискахъ стучали точно молотки, а затылокъ былъ какъ-бы налитъ свинцомъ.
— А здорово должно быть ты хватилъ сегодня, Петръ Михайлычъ! — взглянулъ на него молодой охотникъ и покачалъ головой.
— Охъ, ужъ и не говори! — вздохнулъ Петръ Михайлычъ.
— Такъ отпивайся скорй крпкимъ чаемъ.
— Чаю потомъ… А прежде… Охъ, не осудите только, господа… Не осуди и самъ не осужденъ будешь… Вс мы люди и человки. Вотъ чего прежде надо.
Петръ Михайлычъ протянулъ руку къ одной изъ бутылокъ въ ларц Василія Тихоныча и дрожащей рукой сталъ наливать изъ нея себ въ рюмку содержимое.
Егерь привелъ на цпи собаку. Въ рук онъ держалъ мертваго цыпленка.
— Еще одного цыпленка задушила, проклятая! — сказалъ онъ. — Вотъ и цыпленка нарочно несу.
— Не можетъ быть! — воскликнулъ Василій Тихонычъ, вскочивъ съ мста. — Это ты самъ цыпленка задушилъ.
— Ну, вотъ… Стану я божью тварь душить, да еще хозяйкино добро, у которой живу. Вотъ смотрите, на цыпленк собачьи зубы-то, если вы такой невроятный человкъ, что словамъ моимъ не врите.
— Да это можетъ статься хорекъ!
— Ахъ, ты, Господи! На мст преступленія собаку захватилъ, изо рта у ней цыпленка вырвалъ. Потому только и поймалъ ее на цпь, проклятую, что въ чуланъ она забралась. Въ чулан-то ужъ ей было не увернуться. А то-бы и по сейчасъ не поймать…
Василій Тихонычъ разсматривалъ задавленнаго цыпленка.
— Дйствительно, горло перекусила, — сказалъ онъ. — Діана! Какъ-же это ты такъ? Ахъ, ты тварь мерзкая!
Онъ размахнулся и хватилъ собаку цыпленкомъ по морд. Собака зарычала и оскалила зубы.
— Это на хозяина-то! На охотника-то! — воскликнулъ докторъ. — Смотрите, вдь она васъ чуть не укусила. Ну, англійская дрессировка!
— Да, да… это оттого, что она русскихъ словъ не понимаетъ, не понимаетъ даже, за что я ее бью. Понятное дло, песъ англійскій, родился и воспитывался среди англичанъ.
— Позвольте, ваша милость, я ее сейчасъ привяжу въ сняхъ къ столбу, да арапникомъ смоленымъ разъ пятокъ вытяну — и въ лучшемъ вид русскій арапникъ пойметъ, — предложилъ егерь. — А когда бить буду, цыпленка
— Постой, постой… Ты можетъ быть ее отъ дичи отучишь. Тогда ужъ собака и дичь не будетъ брать, — остановилъ его Василій Тихонычъ.
— Будетъ-съ… Чего вы сомнваетесь! Я эіопскую собаку арапникомъ вышколю, а не то что англійскую. Помилуйте, вдь это безобразіе! Охотничій песъ и вдругъ хватаетъ цыплятъ съ насста и жретъ ихъ. Это ужъ ни на что не похоже!
Егерь потащилъ собаку.
— Ты только полегче, только полегче! — кричалъ ему вслдъ Василій Тихонычъ и вышелъ съ егеремъ вмст въ сни.
Черезъ минуту раздались удары арапника и визгъ собаки. Василій Тихонычъ вернулся въ комнату и тащилъ за собой на цпи собаку. Та не шла.
— Ну, на говядинки, на! — совалъ онъ ей въ ротъ кусочекъ мяса.
Собака и на мясо не обратила вниманіе. Кой-какъ дотащилъ онъ ее до стола, привязалъ за ножку дивана и она сейчасъ-же спряталась подъ диванъ.
— Англичанка… Ни слова по-русски не понимаетъ, русская-то дрессировка ей даже дика вотъ это изъ-за чего, — говорилъ онъ въ оправданіе собаки.
— Однако, позвольте, милйшій. Вдь невозможно-же этому быть, чтобъ въ Англіи охотничьимъ собакамъ дозволялось по чуланамъ цыплятъ ловить, — замтилъ докторъ.
— Ахъ, Богданъ Карлычъ, вдь мы съ вами въ Англіи не были и не знаемъ, какіе тамъ порядки.
— Какъ? Въ Англіи собакамъ цыплятъ позволяютъ жрать!
— Не то, не то. Я о другомъ… Все можетъ случиться. Можетъ быть тамъ и цыплята другого вида. Вдь это русскій цыпленокъ. Почемъ вы знаете, можетъ быть, она, никогда не видавши русскаго цыпленка, за дичь его приняла!
— За глухаря? Ловко! Хорошая будетъ охотничья собака.
— Ха-ха-ха! — разразился хриплымъ смхомъ и Петръ Михайлычъ, выпившій уже дв рюмки коньяку, нсколько пришедшій въ себя и развеселившійся.
— Теперь не будетъ цыплятъ ловить! Долго будетъ русскую науку помнить! — махнулъ рукой егерь.
— Боюсь только, что ты на дичь мн ее испортилъ, — сказалъ Василій Тихонычъ. — Будетъ бояться дичь брать.
— Не станетъ бояться, ежели она настоящая охотничья собака.
— Покажи-ка, покажи-ка, какіе она у тебя фокусы съ говядиной длаетъ? — спросилъ Петръ Михайлычъ.
— Діана! Иси! На! — крикнулъ собак Василій Тихонычъ, доставъ кусочекъ говядины изъ кармана и вызывая изъ-подъ дивана собаку, но та не шла. — Нтъ, безъ англійскихъ словъ ничего не подлаешь да и напугана она поркой, — прибавилъ онъ.
Вошелъ мужикъ Степанъ.
— Подете сегодня, ваше степенство, на желзную дорогу? — спросилъ онъ. — Ужъ ежели поспвать на поздъ, то надо сейчасъ хать.
Петръ Михайлычъ былъ въ раздумь.
— Ахъ, и нужно бы домой хать, жена ждетъ, — сказалъ онъ: — но какъ я поду домой, не бывши еще на охот! Надо хоть какую-нибудь пичужку застрлить. Ужъ и не знаю, право.