Рыбья Кровь и княжна
Шрифт:
А в самом деле, почему бы и нет? Единственная, кого Рыбья Кровь при всем своем воображении не мог представить в их славном семейном кругу, это Всеслава.
Для начала князь отправил сотню хазарских оптиматов с Корнеем в Айдар. Одно письменное послание предназначалось кагану Власу, другое — княжне. Через две недели Корней привез обратные послания.
Всеслава писала, что княжеский суд над Алёкмой состоялся, но закончился ничем. Гребенский князь выдвинул свои претензии: из-за проложенной Дарником сухопутной дороги из Корояка через Липов на Итиль южный путь из Корояка на Сурожское море пришел в полное
— И что ты ей сказал? — спросил у Корнея князь.
— Чтобы ехала домой и ни о чем не думала. Что тебя до следующей осени орда никак не отпустит.
— Про наложниц интересовалась?
— А чего ей интересоваться? Ты же князь, тебе наложницы так и так положены.
Каган Влас писал о другом. Ни словом не коснувшись суда над Алёкмой, называл вытеснение ирхонов большим делом. Вскользь предлагал направить хазарский меч на давнишних хазарских данников полян в среднем течении Славутича. Корней дополнил это своими словами:
— Каган сказал, что сам он сбором дани с полян для хазар уже лет десять не занимался. А тебе с твоей ордой это очень даже годится. И лучше сейчас зимой, чем летом.
— А ты ему не сообщил, что у нас вся орда воевать не обучена?
— Он сам знает. Но говорит, раз ты с ирхонами справился, то поляне тебе дань на серебряных подносах вынесут. Не нравится ему, что поляне слишком большую силу набрали. Наш главный торговый путь в северные земли по Танаису хотят на свой Славутич перевести.
— Так ведь на Славутиче пороги непроходимые?
— Вот и сказал, что надо тебе те волоки у порогов оседлать и самому брать с тамошних купцов пошлины.
Дарник задумался. Идти на полян было преждевременно. Ну соберет он один раз дань, а дальше что? Рано или поздно ему все равно уезжать придется, а без него орду сотрут в порошок. С другой стороны, нижний Славутич и так теперь в его руках, какая разница, где пошлины собирать: у порогов или здесь? Не на север идти надо, а на юг, чтобы весь низ Славутича в одних руках находился. Объяснить Сатыру и тарханам это пока невозможно, им сейчас главное до лета со своими стадами дожить. Не давал покоя и князь Алёкма: вот бы кого сейчас пощипать! Но уж больно долог отсюда переход до Гребня.
Когда много решений, тогда нет ни одного решения, и Рыбья Кровь отложил все походы до удобного случая, вернее — до последнего убедительного толчка. Хотел хоть остаток зимы досидеть в тепле и довольствии. Да не тут-то было. Как только в войске осознали, что дальше гнаться за ирхонскими войсками они не будут, тотчас же стала падать едва налаженная дисциплина и участились случаи ухода целых ватаг и сотен в улусы, чтобы навестить своих родственников. Особенно плохи были дела у Сеченя, его три полка оставались в строю едва наполовину.
— А давай придумаем себе врага? — предложил Корней князю с глазу на глаз и изложил план переодевания ватаги верных липовцев в ирхонские шлемы с масками и нападения на один из левобережных хазарских улусов.
У Дарника даже дух заняло от простоты и верности такого действия.
— А как ты сумеешь все это сохранить в тайне?
—
Однако, чем больше Рыбья Кровь размышлял, тем сильней сомневался. Напасть значило несколько «пастухов» непременно убить, а женщины, а дети?! Да и слух рано или поздно все равно просочится. Вспомнилось собственное предложение Калистосу калечить пленных арабов. Сам сгоряча предложил, а потом изо всех сил отказывался исполнять. Так же будет и сейчас. Что придется отвечать, если через месяц Сатыр его напрямую спросит об этой резне?
Корней, словно хорошо понимая княжеские сомнения, стал все делать не дожидаясь разрешения. Заговорил о малой загонной охоте и стал собирать сотню загонщиков и стрелков. Дарника успокоило то, что две трети из набранных людей были хазары. Умчавшиеся на левобережную степь охотники с добычей вернулись весьма незначительной, и на вторую охоту набралось не больше двух ватаг желающих мерзнуть в открытой степи. Добычи вообще почти не было, зато охотники, забравшись к югу на пятьдесят верст, нарвались на стоянку ирхонов и всем говорили, что их там обстреляли, в доказательство показывали две ирхонские стрелы с костяными наконечниками.
— Запомни, если что-то узнают, ты будешь казнен первым, — счел нужным предупредить Корнея князь.
— Конечно, я разве спорю? — азартно блестел тот маслеными глазами.
Едва Корней с ватагой липовцев вернулся из своей третьей охоты, разнеслась весть о нападении ирхонов на дальний хазарский улус.
Рыбья Кровь с двумя сотнями оптиматов тут же помчался к месту нападения.
Стойбище из семи пастушеских семей располагалось едва ли не в середине улуса, поэтому почти не стереглось. Два старика — ночных сторожа были убиты вместе с их сторожевыми псами, все пятнадцать юрт сожжены, табун лошадей угнан, на месте остались двадцать четыре трупа, с десяток раненых и столько же тех, кому удалось спрятаться или улизнуть. Один из подростков сумел вскочить на лошадь и умчаться за помощью, но поскакал не к ближним соседям, а к дальним, где было больше взрослых мужчин, поэтому погоню снарядили слишком поздно, и поднявшаяся поземка напрочь замела в степи следы копыт ирхонских коней.
Тархан улуса допытывался у свидетелей подробностей налета, а толмач переводил Дарнику:
— А что они говорили? Что кричали?
— Ничего не кричали, а только молчали, — отвечал уцелевший пастух.
— А женщин и девочек с собой не брали?
— Нет, все здесь остались. Им кони больше нужны были.
Знаем, какие кони, зло думал про себя князь. Расхаживая по пепелищу, он больше всего опасался увидеть следы литовских подков, к его величайшему облегчению, кругом были лишь следы некованых хазарских и ирхонских лошадей.
— Ну что, так и будем здесь жить под постоянным страхом? — обратился к Дарнику тархан.
— Сатыр скажет свое слово — и жить будете спокойно, — отвечал ему Рыбья Кровь.
Позже на совете у хана князь больше молчал, чем говорил. Говорили и спорили сами тарханы. Одни доказывали, что начинать истребительную войну неразумно, другие убеждали, что в Великой Степи, кто хоть раз не отомстит за подобное, тот уже никогда никем не будет уважаться.
— А что скажешь ты? — обратился к Дарнику Сатыр.