Рыцарь курятника
Шрифт:
– Чтобы сохранить Нисетту пленницей?
– Да. К тому же она будет не одна. Меньше чем через двое суток, ты знаешь, Сабина соединится с ней.
– Сабина, Сабина! Которую ты любишь, как я люблю Нисетту! Сабина, которую ты сначала хотел убить и в которую потом ты так страстно влюбился?
– Это фамильная любовь. Было время, когда я любил ее мать, которая отвергла меня.
– Если Сабина будет наконец похищена, если она будет в наших руках, мы возьмем Нисетту, отнимем ее насильно, если англичане не захотят возвратить ее нам, и уедем. Вернемся в Россию!
– В
– В Париже? – с удивлением спросил князь. – Ты хочешь жить в Париже?
– А тебе разве там не нравится?
– Жить в Париже, когда мы похитили Нисетту и похитим Сабину?! Жить в Париже, когда нас будет преследовать вся шайка Рыцаря Курятника, из когтей которого мы спаслись каким-то чудом?!
– А, мне это известно.
– Может быть, ведь ты распоряжался, а я…
Собеседник князя вынул из кармана часы и, наклонившись вперед, стал всматриваться в циферблат. В ту минуту, когда князь заговорил, он резко перебил его:
– Садись в лодку, пора!
Князь сел в лодку и взял весла, а напарник его взялся за
руль.
– Мы переедем Шельду? – спросил князь.
– Да. Греби сильнее.
Лодка быстро заскользила по водной глади. Темнота сгущалась. Шельду они пересекли именно в том месте, где князь, уезжая, оставил мех, пойманный им в реке. Князь наклонился, чтобы отыскать мех, но не увидел ничего.
– Странно, – сказал он.
– Его тут уже нет, – отвечал его напарник, улыбаясь.
– Чего? – спросил князь.
– Меха, который ты поймал в реке.
– Откуда ты знаешь?.. Ведь я был один.
– Тебе так казалось…
Князь привязал лодку к стволу дерева, и мужчины вышли на берег. Быстрым шагом они пошли через лес.
– Ни слова! Молчи! – шепотом произнес напарник князя.
Между Турне и Фонтенуа, стоящими на правом берегу Шельды, и Сизуэном, расположенным на левом ее берегу, по прямой линии расстояние небольшое, но никакой дороги тогда еще не было проложено. Сизуэн и поныне сообщается с Турне только через Лилль и Орши. Мужчины дошли до Камфена, маленькой деревушки близ Сизуэна. Между этим городом и Камфеном есть прелестный ручеек, текущий через зеленый луг. Этот ручеек, с прозрачной и нежно журчащей водой, окаймлен двойным рядом ив, составляющих аллею.
Ивы были великолепны, и среди них находилось одно столетнее дерево, ствол которого имел по крайней мере пять метров в окружности. В двухстах шагах от ручейка, на краю луга, возвышался замок во фламандском стиле. Князь и его попутчик дошли до ручейка и остановились у самого старого
дерева. Они внимательно осмотрелись вокруг. Убедившись, что никто не подсматривает за ними, они вплотную подошли к дереву.
Темнота была такой, особенно в этом месте, что в трех шагах нельзя было различить что бы то ни было.
– Влезай! – обратился спутник к князю.
Князь ухватился за ветку дерева, но прежде обернулся.
– Каким именем называть мне тебя сегодня? – спросил он шепотом.
– Сомбой! – отвечал тот.
Князь проворно полез по толстому стволу,
Тотчас кусок ствола медленно раздвинулся, сдвинулся с места, и под ним открылось глубокое отверстие. Ствол был полым, как это часто бывает у ив, однако снаружи это не было заметно. Князь сел на край отверстия, сунул в него ноги, потом полез всем телом и исчез.
Тот, который велел называть себя Сомбоем, влез в свою очередь на дерево и также исчез в его недрах. Тогда приподнявшийся кусок ствола медленно опустился, сдвинулся в сторону отверстия, и тут же исчезли все следы таинственного прохода.
Ворота парка небольшого замка, крыша которого возвышалась над деревьями на конце луга, отворились, и карета, запряженная двумя сильными лошадьми, выехала на дорогу.
Лошади бежали крупной рысью. Карета, очевидно, направлялась в Бургель, первую станцию по дороге от Сизуэна и СентАмана.
– Мы успеем! – произнес князь, сидевший в карете возле Сомбоя.
– Ты начинаешь верить? – спросил Сомбой, улыбаясь.
– Я верю всему, что предпринимаешь ты, потому что ты способен на все.
– Даже заставить тебя жить в Париже с Нисеттой, в то время как я буду жить там с Сабиной.
– Этому труднее поверить, но…
– Дорогой Трепацкий, – перебил Сомбой, переменив тон и прислоняясь к углу кареты так, чтобы можно было лучше видеть князя, – дорогой Трепацкий, пора, кажется, поговорить серьезно. Мы накануне великого события, и у нас есть целый час, чтобы принять окончательное решение. Нам бесполезно обмениваться речами, не правда ли? Мы хорошо знаем друг друга и оба имеем ко всему человеческому роду, к нашим ближним, как говорят философы, самое ничтожное уважение и самое глубокое равнодушие. Значит, мы можем говорить откровенно.
– Даже очень откровенно.
– Трепацкий, сколько лет продолжается наше знакомство?
– Кажется, больше двадцати. 30 января 1725 года я имел счастье и радость доказать тебе мою искреннюю привязанность и мою преданность. Ты спас мне жизнь, я хотел вернуть свой долг.
– Да, я спас тебе жизнь, – отвечал Сомбой, качая головой, – я был пьян в ту ночь и встретил тебя с веревкой на шее и в окружении полицейских; я спас тебе жизнь, а я обязан тебе моим состоянием.
– Да, это правда.
– И как тебя звали в то время?
– Жакко, – отвечал Трепацкий, вздыхая и потупив глаза.
– Чем ты занимался?
– Неприбыльным ремеслом: я был барабанщиком, флейтистом и глашатаем врача, лечившего все болезни, который рыскал по городам и деревням, украсив перьями головы своих лошадей и мою в придачу.
– Ты не родился для этого ремесла?
– Сказать по правде, не знаю, как я родился, где и для чего. Тот, кто даст мне сведения на этот счет, сообщит мне нечто новое. Врач нашел меня лежащим в грязном овраге. Он подумал, что я могу быть ему полезен, поднял меня, и я с грязи перекочевал на солому его телеги, разукрашенной флагами.