Рыцари черешневого цветка
Шрифт:
— Так зачем же ты пришел сюда, друг? Честное слово! Почему не остался там? Только перенес парашют…
— А ты кто такой? Командир?
— Я? А ты слышал о Черном Экспрессе?
— Слышал и все время только и слышу о нем…
— Это я…
Бородач сперва одеревенел. Потом начал дрожать всеми суставами. Черный Экспресс — один из знаменитых шпионов, человек, который не ошибался ни единого раза за последнюю четверть столетия. Но не может же бы… Нет!
— Ты?
— Да, друг. Теперь я уже могу отбросить маскарад, и Добреску, и Олениху, и все другое. Имею на это право через столько лет, хотя бы на полчаса…
— Ты Черный Экспресс?
— А что тебя удивляет? Разве я плохо играл роль? Все считают меня придурковатым, смирным, даже дети смеются надо мной. Да и ты тоже поверил…
— И для чего ты делаешь все это? — ужаснулся бородач.
— Для чего?.. Потому, что это мое ремесло. Одни забивают гвозди, другие красят, еще одни читают лекции. Я тоже занял свое место в жизни. Не знаю даже, когда и для чего. Поначалу, думаю, было много мотивов. Потом… Я делаю свою работу, так же, как другие забивают гвозди. Довольно!
Бородач пришел в себя и старался придумать, как выпутаться из переплета. Но Петрекеску ощутил это:
— Стой! И ни одного движения лучом фонарика, так как буду стрелять. Я никогда не промахиваюсь. Любой ребенок знает это. Так, говоришь, хочешь сдаться?
— Потому, что все это ерунда… Что я здесь ищу? Что делаю? Люди строят, а я разрушаю… Зачем? Я убежал отсюда, когда был молодой, здесь лежали руины… Теперь я пришел разрушать в новом мире… Зачем разрушать?
— Ошибка твоя, что ты встретился со мной… Иначе мог бы сдаться. А это мне не безразлично. Мне тоже, друг, очень нравится жизнь. И я не откажусь от нее до последнего мига. Я впервые разглашаю тайну, понимаешь? Стой, друг, не шевелись. Я же уже сказал, что не промахиваюсь никогда!
— Я тебя не выдам, клянусь жизнью! — начал умолять бородач, предчувствуя страшное намерение.
— Детская болтовня! Я знаю. Если бы сейчас пистолет был у тебя в руке, на взводе, ты выпустил бы в меня семь пуль. И парня убил бы. Я знаю, поэтому и живу.
— Я не скажу ни единого слова…
— Стой, дружище! У меня восемь пуль в револьвере, их семеро. А у меня восемь пуль, именно столько, сколько и надо…
— То есть?.. — начал понимать бородач.
— Тебя послали сюда. Ты был убит, ты исчез. Думаешь, кого-нибудь заинтересует, кто тебя убил? Те, что тебя послали, поставят напротив одной записи крестик — и все! Я знаю, так оно и делается. Никто не поинтересуется тобой потом.
— А мама…
— Мелочи, честное слово. Мама! Это только слово. Такое же, как стол, пистолет, папироса… Мама? Это только слово, друг… Я не имею права потерять ни один патрон. Семь для них, восьмой для тебя. С тебя начнем. Я смогу спастись только тогда, когда буду вгонять каждую пулю в затылок… Стой! Повернись! Так, спиной… Мертвые молчат… Знаешь, кто это первый сказал? Цезарь, друг… Мертвые молчат, молчат, честное слово! А Петрекеску будет жить, будет жить с Добреску и с Оленихою, а ты, друг, покончил жизнь самоубийством, так как убил семерых детей… Вот так, друг… Ты убил семерых детей, а потом застрелился сам!.. Повернись лицом, виском!
Охотник
— Первый патрон, господа… У меня еще семь… На каждый затылок по одному, честное слово…
Глава семнадцатая
Часы Виктора показывали четвертый час, но ни один из жаждущих света черешаров был не в состоянии определить — четыре часа утра? Четыре дня? Здесь стоял такой мрак вокруг, они испытали столько приключения и столько волнений, натерпелись столько страха, насмотрелись столько мраморных чудес и известняковых тайн, перебрали столько вопросов, что никто не удерживал в голове количество дней или недель, прожитых в гроте, никто не ощущал течения времени. Четыре утра? Четыре дня?..
И вдруг все влюбились в эту цифру. Если бы был час ли два часа, то дилемма могла бы посеять распри между ними, может, даже усилила бы беспокойство. Но четыре — добрая приятельница: или начинается день, или день в зените… Через час там, снаружи, все будет оживать и просыпаться, по крайней мере люди смогут их услышать, когда на циферблате будет пять… Лишь бы только Ионелу удалось справиться с аппаратом! Во время этой неистовой погони через мрак и воду эта весьма трудная проблема походила на мольбу. Удастся ли Ионелу?..
Лодка прошла, не останавливаясь, через два огромных зала и через два голубых озера, переполненных разными чудесами из мрамора и известняка. Были там органы и светильники, миллионы красных, голубых, зеленоватых и белых кораллов, вкрапленных в аркады и купола, были странные статуи и насечки на поваленных плитах, но они не имели права тратить ни секунды, не надо было подвергать испытанию время.
Туннель словно не имел конца, словно хотел пронзить все горы мира. Сколько уже продолжалась эта их подземная погоня? Сколько градусов и меридиан они прошли? Выведет ли их когда-нибудь этот туннель к свету?.. И снова тяжелейший и наиболее частый вопрос: удастся ли Ионелу?
Фонари беспрерывно освещали неизвестность впереди них, трубу воды и мрака, куда после эпох молчания и смерти вернулись человеческие существа. Но отголосок словно нарастал, течение ускорялось, труба стала ровной, словно цилиндр, а капли воды редко появлялись на высоком своде.
— Погасите фонари… — послышался взволнованный голос Виктора.
Все фонарики вмиг потухли, и мрак сразу же бросился им в глаза — мягкий, злой, жгучий.
— Лишь бы не случилось что-то именно сейчас… — прошептала Мария с волнением.
— Лишь на несколько секунд… на несколько мгновений… Тьма… так! Тьма словно посветлела. Словно это была ночь, одна из многих ночей в обычном мире, ночь безлунная, ночь с большой, отважной звездой, которая хотела срисовать земные тени. Тьма где-то прорвана. Где?
— Только бы это не трещина вверху, в своде, но я не верю… Не может быть!
Это был скорее протест, чем надежда, бесшабашный жест тех, что испытали корабельную катастрофу, которые ощущают что-то прежде чем увидеть клочок суши на горизонте и уже не имеют силы сообщить об этом, не имеют ничего, кроме силы протеста против мучения: мучения сквозь надежду. И все-таки надежда росла в их душах: был какой-то проблеск, какая-то искорка, но все могло завершиться взрывом. Какие неизвестные силы бурлили в их груди!..