Рыцари песка и тумана
Шрифт:
Короткий рыжий волос на подушке.
Лаковые туфли-лодочки на высоком каблуке, ровнехонько стоящие на подоконнике рядом с раскупоренной бутылкой, на две трети наполненной какой-то темной, чуть мутноватой жидкостью.
Застиранная черная блузка с аляповатой люриксовой нитью в ажурном плетении ткани, небрежно накинутая на спинку кровати, поверх кокетливо выглядывающих из-под нее черных кружевных чулок.
Все это могло принадлежать только одному из известных Ремусу существ, чья материальность и
И не просто какой-то там абстрактной женщине, черт бы ее побрал...
Выпроводить, выпроводить немедленно, пока она вновь не открыла рот.
Ммм... Он снова это сделал.
Снова притащил ее к себе.
Сонора Уэзли в нерешительности переступила с ноги на ногу, искоса глянула на встрепанную пепельную голову и сгорбленные поникшие плечи Люпина. Выдавив из себя приветственную улыбку, она заговорила довольно бодро:
– Рем, я только хотела уточнить, которым из полотенец я могу воспользоваться, у тебя в ванной их бесчисленная уйма... Все в порядке?- Темные глаза с редкими не накрашенными белесыми ресницами обеспокоено округлились.
– Я... Что...- в горле мужчины внезапно запершило и пересохло, отчего окончание фразы он произнес грубым осипшим голосом, отдаленно напоминающим резкий, предупреждающий волчий рык.- Что на тебе надето?
– Твоя рубашка. Не нравится? Я могу снять...- обиженно протянула рыжевато-русая девушка лет двадцати трех-двадцати пяти. Она была довольно полной и не слишком рослой, рубашка Ремуса доходила ей, чуть ли не до колен. Внушительных размеров бюст, бугрящийся под тонкой тканью, только усугублял карикатурность производимого впечатления.
– Не надо, оставь.- Равнодушно ответил мужчина. Ему и в самом деле было все равно, останется эта нелепая толстуха в его сорочке или же, визгливо понося все вокруг и его в том числе, примется натягивать свою безвкусную узкую блузку.
Глупая вульгарная девица, на протяжении четырех последних месяцев всеми правдами и неправдами стремившаяся залезть к нему в штаны... и в карман. С равным упорством. Кажется, она работает секретаршей в одном из мелких рекламных агентств, едва сводящих концы с концами... Ревнивая, жадная, мстительная.
Необычного в ней - только имя, которое она не переносит на дух, а зря. Имя, единственное, что придает ей некую утонченность, шарм, непохожесть на других. Чего мисс Уэзли, как и всякая подобная ей барышня категорически не желает понимать.
Когда они познакомились в небольшом, уединенном баре, она представилась то ли Мелиссой, то ли Милиндой.
Ремус не запомнил, он вообще, как и всякий закоренелый циничный холостяк не очень-то стремился к увековечению светлых образов случайных любовниц в своей памяти.
Надо признать,
После такого поворота судьбы довольно трудно было отказаться от столь недвусмысленно предложенной перспективы продолжения завязавшегося знакомства... Не принесшего, впрочем, ничего, кроме разочарований и бессмысленных трат, как выяснится в последствие.
За исключением, может быть, нескольких бессонных ночей, если и не полностью компенсировавших ущерб, то, хотя бы, скрасивших моменты ощущения жгучего, необъяснимо тяжкого одиночества, временами охватывающие Ремуса Люпина...
* * *
Он не любил темноту, не любил сумерки и пасмурные дни. Но больше всего он не любил ночи.
ЭТИ же ночи были ему по-настоящему ненавистны.
Ночи полнолунья. Зовущие, неустанно шепчущие во тьме какие-то неразборчивые слова. Бессонные, выматывающие, безумные ночи.
Чем так изводил его свет лунного диска...
Люпин давно уже свыкся с этой неприязнью и не пытался докопаться до первопричины ее возникновения.
Просто он нутром чувствовал близость полнолуния. По мере его приближения делался все более нервозным, раздражительным и желченным.
Когда же становилось совсем невмоготу, он заваривал на кухне турку черного горького кофе и задергивал по всей квартире плотные тяжелые шторы. Это успокаивало. Не на все сто, конечно, но все же...
Порой он сам не свой метался по комнатам, чувствуя себе в такие минуты больше загнанным зверем, чем человеком.
Кажется, вчера было полнолунье... Вот почему здесь Сонора. Бесстыдно разбрасывающая повсюду свою одежду, заливающая кафельную плитку в ванной и забрызгивающая зеркала, готовящая на завтрак извечную не прожаренную яичницу и тосты из сухого белого хлеба...
Он привык к ней. К ее нечистоплотности, неумению и нежеланию готовить приличный завтрак, к ее болтливости и склочному неуживчивому характеру, к ее обидчивости, алчности, к ее неверности.
Как когда-то привыкал ко всему прочему.
К осенней слякоти, например, к предательству, притворству, сломанному шпингалету в кладовке и к тому, что вряд ли уже когда-нибудь научиться утюжить брюки так, чтобы получались приличные стрелки...
Она почти не отличалось от других. От Барбары, которая классно целовалась, но, при этом неоспоримом достоинстве имела скверные привычки храпеть во сне, таскать мелочь из его бумажника и приводить в его квартиру посторонних, точно к себе домой.
И от Энди, до которой были Пэтти и Лора...