Рюрикович
Шрифт:
Так что не зря меня батюшка-царь послал в Царское училище. За три года я смогу не только научиться всем делам управления, но также и смогу сколотить круг приближенных, которые потом за меня и в огонь, и в воду.
Конечно, люди есть люди, кто-то из приближенных попробует предать меня, кого-то переманят на другую сторону злые люди… Но это побочные эффекты власти. Я же всегда даю людям шанс исправиться, а уж как они им воспользуются — это другой вопрос.
Переодеваясь в своей комнате, я слушал доклад Тычимбы:
— В доме восемнадцать жучков, двенадцать скрытых
— Да, всё правильно. Как я уйду — можешь убирать «глушилку», а как появлюсь — заново включай. Не хочу, чтобы мои слова или какие-нибудь действия потом всплыли наружу. Интересно, а за другими детьми дворян тоже ведется слежка?
— Без сомнения, господин, — проговорил негромко Тычимба. — Когда обыскивал вашу машину, то заглянул и в машину госпожи Карамзиной. Там, помимо двух камер, были ещё и четыре встроенных в подголовники микрофона. Сдается мне, что все дворянские дети находятся под присмотром электронных зрачков. Родители беспокоятся за своих чад…
— Обо мне тоже беспокоятся? — хмыкнул я в ответ.
— За вами скорее всего присматривают. Вряд ли кого сильно расстроит ваша смерть, — ответил прямолинейный Тычимба.
Я усмехнулся. В принципе, он прав. Если бы я сгинул во время ведарского обучения, как это было с шестой частью учащихся в моём потоке, то обо мне никто бы не стал плакать всерьёз. Да, соорудили бы торжественную легенду, нагнали бы плакальщиц на похороны, может быть даже додумались канонизировать как мученика, принявшего смерть за простой народ. Но вот чтобы на самом деле расстроились… Нет, такого бы не было.
— Ну и ладно. Во всех прошлых мирах кто обо мне плакал? Хотя… Ты же у меня с третьего мира? Значит, не всех знаешь. Эх, а вот в первом мире… — я сглотнул.
— Что в первом мире, хозяин? — тут же задал вопрос любопытный Тычимба.
— В первом мире было всё примерно также, как и в остальных, — отрезал я, взяв себя в руки.
Не должен я распускать нюни и вспоминать прошлое. Прошлого уже не вернуть, но на ошибках минувших дней можно много чему научиться. И я научился прятать чувства глубоко внутрь и никогда не давал им выбраться наружу.
— Нужно выведать — куда идут записи с камер наблюдения, — проговорил я, застегивая галстук.
— Будет сделано, — ответил Тычимба.
— Вот и хорошо. Тогда займись этим, а мы с Борькой поедем развлекаться и веселиться, — хмыкнул я невесело.
— Что-то веселья в голосе не слышно, господин, — заметил Тычимба.
— А его и не будет, — ответил я, причесываясь возле зеркала. — Там будет куча разряженных петухов и куриц, которые станут павлинами распускать хвосты. Всё это так муторно и тошно, что не передать. Я бы с большим удовольствием сейчас завалился спать, но…
— Но долг зовет, — с пафосом откликнулся Тычимба.
— Вот то-то и оно, — вздохнул я в ответ.
В этот момент в дверь постучали:
— Иван Васильевич! Вы готовы? Нас ждут великие дела и не менее великие свершения!
— Борис Фёдорович,
Бориса не нужно было просить дважды. Он ворвался напомаженным франтом, с таким здоровенным бантом на шее, словно украл его у какой-то первоклассницы на праздновании первого сентября. Костюм с иголочки, ботинки с шильца, сам розовощёкий и… Э-э-э, да он никак косметикой воспользовался? И нос припудрил, и ресницы подкрутил!
И как с таким попугаем в свет выходить? Впрочем, уверен, что там будут подобные особи шляться. Тоже напомаженные, завитые и причесанные волосок к волоску. Так что требовать у Бориса умыться не стоило. Только час нытья заработаю. А мне оно надо?
Я больше чем уверен, что сейчас он уже сделал отчёт о произошедшем, пока одевался. Шустрый малый, что ни говори. Но он-то по крайней мере известно куда передаёт информацию, а вот куда идёт информация от Семёна? Если тоже царю-батюшке, то тогда и участие Бориса уже не нужно.
А если нет?
Если от Семёна идет информация туда, откуда потом присылаются Ночные Ножи? Или от того человека, который замешан в деле возникновения Омутов? Ведь не просто же так Омуты возникают на нашем пути! Да и тех четверых соглядатаев на вокзальной площади я не забыл… Вряд ли они следили за Годуновым.
Нет, тут дела посерьёзнее. На этой шахматной доске задействовано множество игроков, которые пока что никак себя не проявляют, посылая вперёд всего лишь пешки. Это мне и предстоит выяснить, чтобы обезопасить свою последующую жизнь.
Я даже усмехнулся — в опасной жизни ведаря было меньше схваток и боёв, чем в жизни третьего царского сына. И что-то мне подсказывает, что это только начало…
— … А потом закружимся в вальсе и я выскажу всё, что на сердце накипело! — закончил Годунов и уставился на меня блестящими глазами.
Во как! Он о ком-то говорил, а я задумался и пропустил начало его восторженной речи. Что же, придется подстраиваться, словно я его внимательно слушал.
— Ты абсолютно прав. С женщинами так и нужно — открыто и честно. Сразу вывалишь ей признание в своих чувствах и смотри — какая пойдёт реакция. Если будет проявлен интерес, даже вежливый, то можешь пытаться завоевывать дальше. А если сразу отказ, то и нечего время терять — есть сотни других счастливиц, которые жаждут твоего внимания. Вот только бант сними, а то из-за него тебя никто всерьёз воспринимать не будет, — посоветовал я с видом умудрённого жизнью ловеласа.
А что? В прошлых жизнях так и было — я напрямую спрашивал у понравившейся особы насчёт её интереса ко мне и возможного развития знакомства. Если ответ меня удовлетворял, то мы продолжали наше общение, если же нет, то особа резко переставала мне нравиться, и я искал другой объект.
— Этот бант будет моей главной фишкой! — заявил Годунов. — Ни у кого такого нет!
— Этот бант будет твоей главной проблемой! — покачал я головой.
— Да ладно тебе! Дворяне задают моду! А я всегда на стиле! Нам ещё нужно появиться как-нибудь поэффективнее, чтобы сразу все ахнули!