Ржавчина. Пыль дорог
Шрифт:
Она была похожа на оживший карандашный набросок, сделанный стремительной рукой: хрупкая, почти мальчишеская фигурка, серые большие глаза, пепельные волосы, заплетенные в тоненькие косички. Про себя я называла Лайсу Нарисованной Девочкой. Не помню, кто и за что прозвал ее Лягушонком. Наверное, из-за невысокого роста и «лесного» камуфляжа, который всем нам выдавали. Было у нее еще одно прозвище, которое Лайса не слишком любила, – чудо в берцах. К началу Ржавчины ей уже исполнилось девятнадцать, но из-за своей хрупкости она казалась младше. Да и вообще принадлежала к породе вечных детей. Наверное, поэтому мне хотелось
Самая страшная смерть на моей памяти. Из очередного рейда – это была вылазка на гидроэлектростанцию – Лайсу принесли на плащ-палатке бойцы. Бледная, осунувшаяся, она поминутно захлебывалась кашлем и сплевывала окрашенную черной дрянью тягучую слюну.
– Там камень был, черный, мне по пояс, Рин, представляешь? Из-за него все в каком-то дерьме вроде черного инея. Я хотела его с места своротить, а он таять под руками начал. Я тогда нажала покрепче – и он совсем растаял, ничего не осталось. Там теперь чистое место, совсем чистое. Я, когда поправлюсь, тебе покажу.
Злой камень, но я сильнее, а?
Место и правда оказалось чистым, и с большими предосторожностями электростанцию удалось запустить. Вот только Лайса так и не показала мне, где нашла «злой камень». Она умерла через несколько дней после рейда, так и не выкарабкавшись из зыбкого беспамятства. Негромкий вскрик – скорее удивления, чем боли, – и вытянувшееся на лежанке из веток худое тело.
Разросшийся рабочий поселок возле электростанции все чаще называют Лайсой, но мне при этом все равно вспоминаются коротенькие пепельные косички и замызганные фенечки на тонких запястьях.
Спи, Лайса. Спи, девочка.
Я достаю из кармана поминальный колокольчик – автоматную гильзу с металлическим шариком внутри. Горлышко сплющено так, чтобы шарик не выпал, но не до конца, чтобы не заглушать звук. В специально пробитые дырочки пропущена леска, на свободном ее конце – скользящая петля – не перетягивать же живую ветку узлами. Лайсе бы понравилось. Петля затягивается, колокольчик глухо брякает, касаясь памятника. На ветках повыше качаются еще несколько, только гильзы уже потеряли блеск.
Этого не было до нас, это только наше. Обычай чистильщиков. Обычаи вообще странная штука, человечество обрастает ими быстрее, чем днище корабля ракушками, но чистильщики, кажется, могут дать фору всем остальным.
Кир Саранер. Совсем другая смерть. Он возвращался из рейда с группой – несколькими чистильщиками и небольшим отрядом. Объект попался сложный, парни были выжаты досуха, но довольны – как и положено людям, без потерь закончившим опасное и нужное дело. По дороге их обстреляли – это случилось еще в то время, когда на задании ты рисковал получить пулю в ответ. Не все сразу поняли, что собой представляют «проклятые места», среди мародеров находились придурки, уверенные, что чистильщики приносят из своих вылазок какие-то несметные сокровища, не принадлежащие этому миру. А дальше срабатывала типичная бандитская логика: не хочешь рисковать своей шкурой, чтобы получить желаемое, отбери у другого.
Кир, молодой рабочий со сталелитейного завода, дрался наравне со всеми – ему даже мысль не пришла поберечь свою голову для работы чистильщика. Да и предложи кто поберечься, наверняка недосчитался бы зубов: уж больно вспыльчив был здоровяк Кир. Погиб в перестрелке, как рядовой боец.
Еще одна история, еще один
Самый старший из знакомых мне чистильщиков – Митт Торси. Ему подкатывало к шестидесяти, и он всегда работал один. Некоторые замашки заставляли заподозрить в нем диверсанта на пенсии, но о себе он рассказывал крайне мало и неохотно. Но именно он научил Дэя стрелять с двух рук. А на вид неприметный пожилой мужчина в толстых очках. Всем автоматам предпочитал старенькую винтовку. Мог развести костер в сырую погоду, мог спрятаться так, что его нельзя было разглядеть с двух шагов.
Он не вернулся в лагерь к назначенному сроку, на его поиски отправили группу – и та обнаружила Митта под кустом недалеко от района зачистки. Мертвого, но со спокойной улыбкой на лице. Сердечный приступ, как со знанием дела определил кто-то из медиков. Мы до сих пор не знаем, было ли это подлым прощальным подарком проклятого места, или организм немолодого уже человека просто не выдержал таких нагрузок.
После этого случая чистильщикам строжайше запретили работать в одиночку.
Дальше идут незнакомые имена. Часто люди с отдаленных баз хотят, чтобы и у их товарищей было место, куда можно принести цветы и свечи. Подозреваю, однажды здесь построят большой мемориал. Но лучше бы ему быть поменьше.
Айлесин Хаор. Судя по выбитым на памятнике датам, двадцать пять лет. Каким он был? Воображение почему-то рисует светловолосого юношу, похожего на менестреля из легенд. Мягкие кудри до плеч, перехваченные хайратником, и прозрачно-синий, как весеннее небо, взгляд.
Это тебе, брат, – неузнанный, незнакомый, но все равно – брат. По дару и оружию.
– Ты все думаешь о том письме? – Дэй обнимает меня здоровой рукой. – Брось. Так ли это важно?
Думаю. Не могу не думать. Смотрю на могильные камни и гадаю, почему нам посчастливилось выжить, а им – нет. Везение или некая судьба, сохранившая нас для чего-то важного? И есть ли та судьба – или все это просто бред уставшего сознания, который разлетится осколками, стоит только взяться за настоящее дело? Во сне все тоже кажется правильным, логичным и взаимосвязанным – пока грезы не сожжет дневной свет.
– Я думаю о том, сможем ли мы остаться собой.
Нигде не говорится, какими мы нужны миру.
Тонкие пальцы на моем плече сжимаются крепче. Ему тоже страшно. Что останется от нашей любви, от этой скорби над пустыми могилами, от пыли пройденных дорог, от электрического импульса первого прикосновения, от сказок в полутьме комнаты? Что вообще происходит с душой и сознанием человека, когда он становится воплощением некой силы?
– Остается надеяться, что миру мы нужны людьми.
Боги уже выронили его из рук.
Ему не открывали долго. Наконец стук возымел действие, за дверью послышались шаги. Стэн облегченно вздохнул – он уже собирался уходить.
На пороге стоял Дэй. Домашняя одежда, распущенные волосы.
– О, здорово.
– Привет, я тут над картами страдаю. Свежий взгляд нужен. Поможешь?
Проходя мимо комнаты, Дэй плотнее прикрыл дверь и кивнул в сторону кухни.