Ржавчина
Шрифт:
– Честно говоря, я про девчонок мало что знаю, русских тем более, – ворошит он густые, непослушными кучеряшками торчащие в разные стороны, волосы. – Как-то раз мама читала моей сестре Эйприл русскую сказку. Кажется, она называлась «Принцесса-лягушка».
«Царевна-лягушка» вслух поправляю я на родном языке, внезапно понимая, когда он говорит медленно, его речь вполне реально разобрать. А вот Август смотрит на меня так, будто я несу тарабарщину.
– Ничего не понимаю, – ухмыляется он и внезапно уверенно так большим пальцем незабинтованной руки стирает с моих щек слезы. – Ваш язык
Я качаю головой. В школе на уроках физкультуры мы обычно или прыгали через козла, или играли в лапту, а она больше похожа на местный бейсбол. Сначала потеешь, боясь не отбить мяч, потом несёшься со всех ног, чтобы тебя этим же мячом не прибили, и только пересекая линию поля, наконец, выдыхаешь. Но баскетбол…
Август, впервые улыбаясь, протягивает уцелевшую руку и заговорщически шепчет:
– Хочешь, научу?
***
В следующие несколько месяцев я понимаю две вещи. Первая: почти все американские дети разговаривают, как Август, – бегло, сумбурно, проглатывая слова и на ходу придумывая новые. И вторая: мой английский катастрофически плох. Поэтому никто не хочет со мной дружить. Поправочка. Никто, кроме Августа, с которым мы теперь не разлей вода, и даже языковой барьер не становится помехой.
– Тише ты!
Мы ныряем в растущие за домом кусты гортензии и крадемся на корточках. Я бросаю взгляд на припаркованный автомобиль отчима, который все лето злостно эксплуатирует Тобиас.
– Значит, когда мне нужно в магазин за новыми кедами, он делает вид, что занят, – возмущаюсь я. – Зато, стоит Джули помахать, он уже тут как тут!
– А я предупреждал, – вскидывает брови Август. – Твой придурочный братец у нас уже почти поселился.
– По мне так прекрасная новость. Наконец мы от него избавимся.
Август бросает в мою сторону охапку опавших листьев, а я смеюсь, уворачиваясь.
– Давай, наверх! – командует он. – Они должны быть в его комнате! – и подставляет плечо.
Мы называем их пару Джубиас. И нам очень интересно знать, чем именно они занимаются за закрытой дверью. Ведь Джей-Джей отличная девчонка, а Тобиас – кусок дерьма. Что между ними может быть общего? Ни-че-го. Много раз мы с Августом хохотали, пытаясь представить выражение лица моего братца, когда он ее обнимает, ждет у машины, чтобы пригласить в кино, или держит за руку, но не смогли. Поэтому все, что нам остается, лишь подглядывать в замочную скважину. Или в окно.
– Ты мне на голову наступишь! – шипит Август, подталкивая наверх и помогая забраться на дерево. – Окна спальни Тобиаса выходят на боковую сторону дома, и лучшего наблюдательного пункта, чем старый дуб Пирсов для этого дела не найти. – Ай, ну не на волосы же!
– Прости, – пищу я.
Ветка, на которой стою, опасно трещит под ногами, словно предупреждая, лучше бы за что-то еще схватиться для верности, и я обхватываю ствол руками, перенося вес к основанию. Беспокоясь лишь об одном – как не растерять мозги и кости, свалившись отсюда прямиком в растущий под деревом барбарис. Нагоняй от его хозяйки, мисс Пирс, старушки, у
Набравшись смелости, я отдираю ладони от шершавой коры, и поворачиваюсь. Тобиас с Джули сидят на кровати. Стена за ней до потолка обклеена газетами, записанными от руки нотами, портретами музыкантов, имена которых мне неизвестны, и всякой прочей чепухой. Еще пара месяцев такими темпами и никто не сможет сказать, какого цвета у Тобиаса стены.
– Ты погляди! – восклицает Август, забравшись на соседний сук. Его лохматая голова выглядывает из-за ствола с другой стороны. – Фу, гадость какая, он что, сует ей в рот язык? Напомни мне больше не пить с ней из одной кружки.
В этот момент Тобиас отлипает от своей девушки и замечает нас. Его взгляд обещает долгую и мучительную смерть.
– Бежим! – кричит Август, ловко повисая на упругой ветке и спрыгивая вниз. – Давай же!
Он резко тянет меня за край футболки, и уже в следующий миг я с воплем лечу вниз, но лечу, как всегда, в его руки, так что мы валимся, подминая куст барбариса вместе, смеясь и вскрикивая от того, что свою порцию колючек все же отхватили.
Убегая вниз по улице, мы чувствуем себя невероятно смелыми и ужасно взрослыми, но не такими взрослыми, как Джубиас, разумеется. Без всей этой слюнявой романтики. Мы догоняем друг друга, швыряясь барбарисом. И мы счастливы.
В конце лета мама везет меня в молл за обновками к школе. У нее теперь собственная машина, и она за рулем. Мы с Августом, который напросился с нами, сидим на заднем сидении и слушаем один плеер на двоих.
– А если они станут надо мной смеяться? – спрашиваю я, больше всего на свете переживая из-за знакомства с одноклассниками. Если речь Августа я уже могу разобрать и даже что-то рассказываю в ответ, получается все равно медленно и с ошибками.
– Пусть только попробуют, – подмигивает Август. – Не бойся, я тебя в обиду не дам.
Он просовывает голову между передних кресел, выкрикивая:
– Миссис Олридж, вы только что проехали поворот!
А я радуюсь, что в этот момент он не видит, как моя улыбка освещает минимум три квартала. У меня есть друг. И не просто друг, а самый настоящий защитник. О большем я не могла и мечтать.
В конце августа мы идем в школу. Вместе. Мама собирает мои длинные светлые волосы в два хвоста и украшает белыми капроновыми лентами. Вот только в американской школе никто таких причесок не носит. Прямо перед входом в класс, Август снимает с моих волос похожие на зефир банты и запихивает на дно рюкзака.
Уроков в первый день нет, а учитель дает нам свободное время, чтобы познакомиться. Девочки и мальчики расходятся в разные стороны, я же застываю посередине класса, боясь и шаг сделать.
– Иди, – подталкивает Август. Сам наверняка мечтает сбежать к своим мальчишкам, а мне так не хочется его отпускать. И тогда я говорю громко:
– Я знаю одну игру! В нее можно играть вместе. Она называется… называется…
В голову не приходит ничего, кроме старой игры в «Казаки-Разбойники», но я не могу перевести ни одного, ни второго слова, поэтому заявляю уверенно: