Ржавый Рыцарь и Пистолетов
Шрифт:
Передвигаться в толпе само по себе нелегкое дело, а с огромным букетом в руках это занятие превратилось в сущее наказание. Даша держала его высоко над головой, сумочка все время соскальзывала с плеча. И все же, когда она выбралась на улицу Павших Коммунаров, поняла, что опоздала. Гроб с телом Арефьева уже внесли в церковь, где шло отпевание.
Тогда она заплакала. Толпа стояла молча. Все смотрели в одну точку и изредка крестились на купола сельской церкви. Даша понимала, что ей теперь ни за что не пробиться к гробу, и от этого ей стало еще горше и обиднее. Что она за человек, почему ей так не везет в последнее время? Или все-таки судьба вняла ее тайным желаниям и она на самом
Даша всегда прибегала к подобным рассуждениям, когда что-то не получалось или выходило совсем не так, как того хотелось, это позволяло ей сохранять трезвость рассудка в любых, даже, казалось, безвыходных ситуациях. Ей говорили, что у нее сильный ангел-хранитель. Вероятно, так оно и было, но что скрывать, ангелу-хранителю с ней тоже повезло: она никогда не просила у него ничего несбыточного, не надеялась на его щедрость и привыкла довольствоваться малым.
Руки у нее затекли, но опустить букет не было никакой возможности. Даша огляделась по сторонам и не заметила поблизости ни одного мало-мальски знакомого лица. Все они, скорее всего, там, в авангарде толпы, рядом с церковью или в ней. Здесь же, на периферии, сгрудились те, кто не слишком заботился о том, что о нем скажут другие. Там все по регламенту, с учетом служебной иерархии и личных рейтингов. Здесь — только по совести, любви и признательности… Там официоз и боязнь что-то сделать или сказать не так. Здесь же обходятся без слов, и слезы искренни и чисты, как чисты и искренни книги того, кому эти люди пришли поклониться в последний раз…
— Дарья, — раздался за ее спиной хорошо знакомый голос. Она оглянулась. В паре шагов от нее пытался выглянуть из-за чужих голов Аристарх Зоболев, ее вечная мигрень, а попутно известный литературный критик из той когорты, которую она называла «педикулезом», а самого Зоболева, соответственно, Тифозной Педикулой.
— Привет! — выкрикнул Аристарх радостно, словно встретил давнюю подружку. — Как дела?
Даша ответила ему мрачным взглядом. Еще и месяца не прошло после появления в «Московском комсомольце» гнусного пасквиля, который Зоболев наваял аккурат к ее дню рождения. И хотя мнение редакции, по обычаю, с мнением автора не совпадало, но напечатали же. Зоболев привычно смешал три романа в один, переврал все цитаты и имена героев и даже порекомендовал ей вышивать крестиком, вместо того чтобы заниматься «бумагомаранием», но на эти эскапады мало кто обратил внимание. Более всего общественность интересовало, как Дарья Княгичева отреагирует на очередной выплеск помоев. А она промолчала, потому что понимала: Зоболев только и ждет гневных опровержений и сердитых заявлений. Когда-то на первый грязный выпад в ее адрес Даша ответила ему оплеухой, но вскоре поняла, что подобные выходки для Зоболева те же дрожжи, на которых поднимается его самомнение, и просто перестала Педикулу замечать.
Однако Зоболев периодически, раз в два-три месяца, появлялся в Питере и без приглашения заваливался к ней в гости. Частенько он выглядел как бомж — жалкий, обрюзгший, просил занять «сотнягу до понедельника». Деньги, естественно, никогда не возвращал, но исправно, раз в квартал, выдавал новый разгромный материал. Со временем Даша научилась не обращать на эти щипки внимания. При этом она всегда вспоминала слова Арефьева: «Пинки под зад тоже ускоряют прогресс!» или Пашины: «Скандал — двигатель продаж!». Правда, сам Лайнер
Со временем обиды притуплялись. И что Даше оставалось делать, когда Аристарх Зоболев звонил в ее дверь? Не пускать его на порог? Но она пускала, и после небольшой перепалки они шли пить чай на кухню. Аристарх тяжело отдувался, жаловался на болезни и льстиво заглядывал в глаза.
— Даша, ласточка! Давай сделаем с тобой интервью? Я буду задавать тебе гадкие вопросы, а ты мне будешь гадко отвечать.
— Хватит с меня твоих гадостей, — обычно отмахивалась она, — зарабатывай на тех, у кого шкура толще.
Но Зоболев не сдавался:
— Ты, мать, не понимаешь исторического момента! Скажи, кто остается в памяти поколений? Тот, кого критики облизывали, или тот, кого против шерсти чесали?
Я тебе бессмертие обеспечиваю, народную тропу шириной с Кутузовский проспект, а ты меня так непотребно обзываешь!
— Ты мне, Зоболев, жизнь укорачиваешь своим паскудством, морщин прибавляешь! — сердилась она.
— Я за чистоту рядов борюсь, — бурчал он в ответ, — если назвалась писателем, бери барьер с ходу, а не подползай под него.
— Что ты городишь? Разве я подползаю? — сердилась она и того больше.
Зоболев брал ее за руку и повинно склонял голову, на которой было слишком много перхоти и совсем мало волос.
— Прости, ты ведь знаешь, как я тебя люблю.
И Даша понимала, что пришла пора расстегивать кошелек…
— А мне сказали, что ты не приехала, — сообщил первым делом Зоболев, когда пробился к ней сквозь толпу, и поинтересовался: — Ты почему здесь, а не в церкви? Я там Гусевых видел и аксакалов из Российского союза… У всех такие рожи многозначительные, словно их самих хоронят, а не Олеговича!
— Не фамильярничай! Он тебе не Олегович! — процедила сквозь зубы Даша. — Тоже когти на нем точил, а теперь только и разговоров будет, как на одной завалинке сиживали да самогон стаканами глотали.
— Ты что, совсем озверела? — опешил Зоболев. — Чего яришься? Или монополию на Арефьева откупила? Ишь ты, Ржавый Рыцарь, то да се… Знаем мы это то да се!
— Слушай, Педикула! — прошипела она, едва сдерживаясь, чтобы не взорваться от ярости. — Проваливай отсюда! А то я тебе покажу это самое то да се букетом по морде. Дмитрий Олегович мне простит, если твою рожу слегка покорябаю! Но могу и не слегка, а очень даже сильно, если ты сей момент не исчезнешь!
— Дашка, ты что? — Зоболев покаянно прижал руки к груди. — Я ведь не со зла!
Он был в кожаном пальто и без шапки. Глаза его слезились, а нос покраснел, и Зоболев то и дело снимал щепотью каплю с его кончика. Одет он был явно не по сезону. Даше стало его жалко.
— Чего тебе? — спросила она недружелюбно.
— Сотнягу, — быстро сказал Педикула, — или две! Свои бабки в машине оставил. До нее не пробиться, а нужно кровь разогнать, пока в холодец не превратилась.
— Нет у меня, до Краснокаменска не хватит доехать, — отрезала Даша и отвернулась от Зоболева.
— Так я ж верну, мне б только до машины добраться, — не отставал Аристарх. — Не жадничай, тебе ж раз плюнуть хоть с Гусевыми уехать, хоть в автобусе с короедами из союза…
— Отвяжись! — не сдавалась Даша. — Я тебе сотнягу, а ты мне опять нож в спину! Проваливай, Аристарх, нет у меня денег!
— А хочешь, я тебе девку твоего Макарова покажу, она ведь тоже здесь! — Аристарх самым непонятным образом оказался вдруг перед ней и заслонил дорогу. — Неужто на разлучницу посмотреть не желаешь?