С кем ты и ради кого
Шрифт:
И Прохватилову спасибо: на самом пределе был, но успел. И второму номеру спасибо.
А вот о правом фланге забывать тоже нельзя, за правый тоже все головой отвечают. Вон что тут получилось: гранаты — на левый, РПД — на левый. А немец, он тоже не дурак, каждый промах твой видит, оплошность всякую.
И опять Прохватилов ползи, да живей, и чтоб диски твои не отстали. Не отстанут! Под вторым-то номером кто? Слобода под вторым. А ну-ка разряди! Разряди! Разряди, чтобы знали…
Прохватилов что-то очень плотно
— Что с тобой, Прохватилыч?
Не ответил, не расслышал, что ли? Но пулемет ведь затих.
— Прохватилов!..
Наконец отозвался:
— Разряди, Слобода, чтобы знали, гады! А я…
— А ты?..
— Тяжело у меня на спине.
И опять тонко звякнули гильзы под белой рукой.
Стал Слободкин за первого. А вторым будет кто? Кузнецов? Этот может за любого сработать. Да и каждый сможет, только тут не на стрельбище, команды могут не дать и скорее всего не дадут никакой команды.
— Не спеши! — Это уже Кузя возле самого уха Слободкина. — Бей короткими, слышишь, короткими, как Прохвати… — И замолк.
Слободкину некогда ни спросить, ни оглянуться.
— А ну-ка позволь. Я эту механику тоже знаю. — Это Кастерин.
Сколько длился бой? Час, или два, или три, может быть?..
Ручной пулемет Дегтярева снова налился ртутью — и ствол, и диск, и сошники. Без Прохватилова стал он еще тяжелей. Таким тяжелым не был никогда. А тащить еще далеко. Где она, эта излучина? И что еще ждет там? Неизвестно. Может, правда, крылышки? Пора уже в бой настоящий, парашютный, когда действительно коршуном на врага. С малой высоты, пусть совсем малой, той, страшной. Теперь овладели ею. И «троллейбус» пусть пронесется над головами фашистов. Наделает шуму. Пора, пора.
Вчера пленного допрашивали. Наглец наглецом. Ждали, пощады запросит. И не подумал. Допросили чин чином, записали все.
— Штее ауф, собирайся.
Встал, закурить захотел. Дали ему махорки. Задымил, сел на пенек — нога на ногу.
— Можно спросить?
— Давай.
— Почему отступает русский?
— Что, что?!
— Отступает почему? Столько силы, столько кароших зольдат!
Кто-то не выдержал:
— В расход его, и все тут! Ишь какие разговоры ведет, подлюга.
— Нет, нет, пускай скажет. Очень даже интересно, что они думают.
— Почему отступаем, говоришь? Много солдат, техники много высмотрел. А договор у нас с кем? Ну, отвечай!..
Немец вдавил каблуком в траву недокуренную цигарку, и злая усмешка перекосила его лицо:
— Договор… Мы и вы — зольдат. Мы и вы…
С каждым словом все откровеннее, все циничнее. И вдруг перешел на чистейший русский:
— Летчики ваши отважные, а самолеты ваши…
Тут ребят разобрало совсем:
— В расход его!
— Нечего церемониться.
Отвели в сторону. Одной пули
Может, он и вправду сказал, что в договор тот слишком верили? Может, верно насчет самолетов? Отставить! Сейчас бы парашют за спину и айда — по двадцать человек на каждую плоскость. Можно и по двадцать пять. И — пошел! Теперь бы только глядеть на штурмана, глаз не спускать. Флажок! Потом — другой! Хорошие были самолеты. Были? Почему были? Впрочем, конечно, были…
Ну и пленный попался на этот раз! Скольких брали уже — один на другого похожи, а этот перебудоражил сердца. Такого надо бы на развод оставить, не пленный, а находка. Сатанинская сила в ребятах проснулась.
К самолетам, скорей к самолетам!
— Плохие! Были, говоришь? Мы еще покажем тебе!
Шли ночью и днем. Только ветки по глазам. Только каждый день — новая дырка на ремне. И подошвы от кирзы в болотах поотмокали.
«К Днепру, к Днепру, к Днепру!» — стучат сердца… Или это с голодухи в висках стучит?
Безлюдные кругом места. Ни своих, ни чужих. Когда своих нет — плохо. Когда немца нет — еще хуже, значит, в слишком глубоком тылу. Впрочем, свои кое-где еще попадаются. Вот это кто на поляну вышел, заросший, страшный?
— Свой?
— Братцы!..
— Откуда такой?
— Из земли я, хлопцы, верно слово, из земли… — И засмеялся, дико так, ошалело. Ноготь куснул — слышно было, как зуб на зуб пришелся.
Наскребли махорки.
— Да успокойся ты, Христа ради. Говори, откуда?
Покурив, рассказал.
Отстал от своих. Отощал, в деревню зашел. А в деревне немцы. По-русски к нему:
«Командир?»
«Рядовой».
«Коммунист? Партизан? Комиссар? Признавайся».
«Солдат я».
«Комсомол?»
«И не комсомол».
«Врет он все! Расстрелять эту русскую сволочь!..»
Руки за спину. Повели. Далеко вести поленились. Метров триста, самое большее. Лопату в руки:
«Копай».
«Зачем?»
«Могилу… Сам себе!..»
«Сам себе?!»
Поплевал на ладони и начал. А солнце в спину светит, показывает тенью, сколько ему, приговоренному, места нужно. Никогда не думал, что такой высокий. В строю всегда на левом фланге стоял. Глядит на тень и все копает, копает. На один штык, на два штыка в землю ушел.
«Карашо, рус, очень карашо. Будет потом тебе сигарета».
А сами уже закурили. Недалеко конвоиры стояли, рядом совсем, дымок до него долетел. Тут голова и закружилась. Присел на край ямы. Живой еще, а ноги в могиле. И закипело внутри. «Нет, гады, нет, так просто не захороните!» Встал, опять поплевал на ладони, и еще на один штык. А сам все на немцев глаз: покуривают, разговаривают, на него внимания не обращают уже.