С Корниловским конным
Шрифт:
Товарищ светлый и холодный...
Задумчивый грузин на месть тебя ковал —
На грозный бой точил черкес свободный...
Некоторые казаки-«артисты» от бездействия на сцене — тяжело сопят... Но — сейчас будет «действие» и самое главное. Тихо, заунывно, по-строевому, но не по-нотному, один затянул: «Горе нам, Фези к нам — с войском стремиться...» Я не буду описывать, как прошла лезгинка под эту, так знакомую в кавказских казачьих войсках песню. Лучшие танцоры полка, урядники — Назаров, Квасников, Науменко, Логвинов и трубач Матвей Позняков — ходили и прыгали «на когтях», т. е. на пальцах
Но это было еще не все. Секретно ото всех я подготовил еще один номер. За час до его исполнения я приказал своему конному вестовому привести моего белого кабардинца, по кличке «Алла-гез» (Божий глаз).
— Идите в залу, смотрите и слушайте, — говорю я своим «артистам».
На белом фоне папахи, бешмета, черкески и лошади — красного войскового цвета были лишь бриджи и прибор к седлу, т. е. уздечка, нагрудник и пахвы. Так представился всадник на сцене. Поднялся занавес...
Из залы, из темноты — на нервного кабардинского коня дохнуло какое-то «живое чрево». Он вздрогнул от неожиданности, на миг замер, а потом «заегозил», готовый броситься со сцены в неизвестность от страха. Привычными движениями шенкелей, поводом и похлопыванием по шее — успокоил его. Град аплодисментов нарушил тишину. Зрители думали, что это очередная «живая картинка», но это было не так... Успокоив коня и дав возможность «разрядиться» публике, — я, насколько позволяло спокойствие и умение, произнес не торопясь и громко:
Кто при звездах и луне
так быстро скачет на коне?
Чей это конь неутомимый
бежит в степи необозримой?
Публика замерла от неожиданности:
Казак на юг свой держит путь...
Казак не хочет отдохнуть Ни в чистом поле, ни в дубраве, ни при опасной переправе...
Рассказав по А.С. Пушкину стихотворение «Гонец», что у казака-гонца есть — и червонцы, и булат, и ретивый конь, но — «шапка для него дороже!» и, похлопав по папахе — продолжал: «Зачем он шапкой дорожит?» И после короткой паузы:
Затем... что в ней «Наказ» зашит!
«Наказ» сынам Родной Кубани!
Чтоб там яснее понимали,
чтоб Терек, Дон, Урал, Кубань Слияся б — вместе потекли,
и Русь Святую бы спасли...
В зале творилось что-то особенное. Топот ног казаков заглушил аплодисменты. И понятно. Казаки, издерганные в эти месяцы революции анархическими .выступлениями солдат, жаждали порядка. В нашем полку совершенно не было сепаратных политических мыслей. Из «завоеваний революции» они приветствовали восстановление Войсковой Рады и выборного войскового атамана. Искренне приветствовали образование в Петрограде Правления Союза Казачьих войск и, как трактовалось везде, ждали Учредительного Собрания. Вот были все их политические мысли. Главное же — они жаждали порядка в армии, как и порядка во всей России.
На следующий день урядники просили отпечатать это «мое» стихотворение, чтобы раздать казакам на память о вечере. «Уж больно оно хорошо Вами составлено», — говорят они. Но когда я им сказал, что это стихотворение А.С. Пушкина, и я только кое-что переставил в словах, — они не хотели верить и даже, как мне показалось, разочаровались. Им так хотелось верить в неведомое!
Демобилизация
Распоряжением Временного правительства приказано или разрешено демобилизовать старых казаков, до прихода в полк 1910 г. включительно. Временное правительство, видимо, стало ясно понимать, что революционная армия дальше воевать не может и надо ее постепенно оздоровить, отпустив домой старых. Казаки встретили это с радостью. Сборы были быстры. Уходящим казакам дан молебен. На церковной площади, сбатовав лошадей — они выстроились с непокрытыми головами, держа папахи по-уставно-му и набожно крестясь, расставаясь с родным полком. На молебне присутствовали все офицеры. И, смотря на эту картину, кто бы мог сказать, что произошла революция? То молились казаки, молились искренне, как молилЬсь и до революции.
И казалось, изолируй их от комитетов и разных агитаторов, и вновь станет нормальная дисциплина! Но кто же СИЛЬНЫЙ мог это сделать? Вот ЕГО-то еще и не нашлось! А ЕГО-то все мы так ждали...
Казаки стали прощаться со своими офицерами. Подходили они к офицерам сами, прощаясь вежливо, сердечно. И многие из них сказали нам, офицерам, сакраментальные слова: «Простите, если что сказал, иль сделал после революции!»
Мы, офицеры, эти «поборники старого режима», мы сердечно жали руки им, желая счастливого пути, а главное — «Передать земной поклон нашей родной Кубани-матери и всему нашему кровному Кубанскому казачьему Войску, находящемуся так далеко-далеко от нас»...
С уходящими на льготу казаками — ушел и вахмистр моей сотни, подхорунжий Василий Иванович Митрофанов, Георгиевский кавалер трех степеней, казак станицы Расше-ватской. По сроку службы вахмистром сотни должен быть старший урядник Федоров, очень популярный в сотне, но он решительно отказался, доложив мне так:
— Господин подъесаул! Я вышел на войну взводным урядником, в этой должности проделал всю войну и хочу до конца остаться на своей должности.
Такая скромность. Уступая его искренности, вахмистром сотни назначил его же станичника и друга, но годом моложе по службе, старшего урядника Толстова, не менее Федорова популярного в сотне и главу песенников. При мне, в учебной команде 1913-1914 годов, он был взводным урядником, и его я лучше знал, нежели Федорова. Вахмистром он был отличным.
В сотне ежедневно производилась «вечерняя заря». После нее читался приказ по полку и делались распоряжения на следующий день. Почти ежедневно после нее — я оставался с казаками петь песни, немного шлифовать старые. Много шутили, и все, конечно, заканчивалось плясками «казачка». У клумб большого двора «Светлановки», на высоком красивом фигурном металлическом столбе висел большой фонарь газового освещения. Под ним большая площадка для всей сотни, усыпанная песком. На этой площадке и была сосредоточена вся жизнь сотни, и днем, и вечером.
Послушать песни казаков и посмотреть их пляски — часто выходила вся семья инженера Петра Семеновича Светланова. Казаками Светлановы были очарованы.
Всегда после песен Калерия Ивановна Светланова неизменно обращалась ко мне со следующими словами:
— Ф.И., можно ли Вашим казакам подарить за песни рублей десять? Какие они у Вас молодцы! Какие вежливые и послушные! Словно сделаны из другого теста, чем наши солдаты... — продолжала она. — Я ведь не езжу в Петроград исключительно потому, чтобы не видеть этих грубых и распущенных солдат. А Ваши казаки...