С Корниловским конным
Шрифт:
Я не сразу соглашался на подарок казакам от нее, чтобы не умалить казачьего достоинства, да и пели и танцевали казаки сами для себя, а не для зрителей, хотя бы и милых наших хозяев Светлановых.
— Нет-нет, Ф.И.! Вы позвольте мне дать им денег! Петя! Дай и ты... от себя! — наставительно говорит она мужу. И они дают вместе 25 рублей.
— Покорно благодарю, барыня! — молодецки и громко отвечает Толстов, глава песенников, коротко козырнув ей, Калерии Ивановне.
Правильно было бы ответить «спасибо, госпожа Светланова», но старший урядник Толстов, как и все казаки, называли нашу хозяюшку барыней. Потом я, с глазу на глаз, спросил Толстова, «не оскорбительно
Во время Второй мировой войны, с занятием красными Риги, Светлановы были сосланы в Сибирь и там погибли.
Гримасы революции
Занятий в полку никаких. Для развлечения часто скачу в седле по мягким дорогам соснового леса — один, без вестового. Иногда скачу и с «амазонкой»...
Бросив повод на луку и хлопнув ладонью по крупу своего Алла-геза, и когда тот, с удовольствием, широким наметом, бросился вперед через ровные изгороди, чтобы как можно скорее попасть в приятную для него конюшню — иду под дождик по двору расположения второй полусотни. Обозный казак Баженов, выпрягши своего коня из сотенной двуколки, бросил хомут и вожжи между оглоблей. Все раскисло под дождем и производит удручающее впечатление бесхозяйственного развала. Меня это задело.
Казак моей сотни — из богатой семьи станицы Новопо-кровской был в обозной полковой команде и в мирное время. Этого казака тогда я видел ежедневно несколько раз. Он очень отчетливо всегда отдавал мне воинскую честь.
Крупный костистый мужчина, с энергичным крупным лицом и энергичными движениями — я и тогда удивлялся: как такой молодецкий казак-богатырь мог попасть в полковую обозную команду, когда его место могло быть даже в кубанских сотнях Конвоя самого Русского Императора?
Его старший родной брат, бывший старший урядник Кубанского (Варшавского) дивизиона, бывший на льготе — прибыл в полк на пополнение в начале 1915 г., под Баязет и назначен был в нашу 3-ю сотню. Он был еще крупнее его, умный, серьезный, с гвардейским воинским лоском и почти юнкерской воинской отчетливостью. Вот почему поступок его младшего брата с казенным сотенным хозяйственным имуществом меня глубоко возмутил. Дай казаку немного воли, он сделает еще худшее, — считал я. Этого надо не допустить и пресечь при первом же случае. Стоя под дождем и рассматривая раскисшую упряжную сбрую, я вижу из-под надвинутой на глаза папахи, что под навесом их дачи-казармы стоят человек двадцать казаков, смотрят в мою сторону, улыбаются, а среди них стоит крупный ростом и широкий в плечах казак Баженов, но с серьезным лицом. Явно — они смеялись над ним, как попавшимся в воинском проступке.
— Позвать мне обозного казака Баженова! — громко произношу в направлении этой группы казаков моей сотни.
По мокрой траве в грязи ко мне бежит детина-казак, чавкая своими сапогами по раскисшейся почве и, подбежав, взяв отчетливо руку под козырек, произнес:
— Чего извольте, господин подъесаул?
— Опустите руку и станьте «вольно», — спокойно говорю ему.
— Никак нет, господин подъесаул! — отвечает он, — не могу!
— Но тогда опустите только руку, — предлагаю ему. Он опустил, но стоял в положении «смирно». И у нас произошел с ним следующий диалог.
— Скажите, Баженов, если бы Ваш отец увидел это... — при этом я указал ему рукою на раскисший хомут и вожжи, — что бы он сказал Вам?
— Виноват! Господин подъесаул! — отвечает он смущенно.
— Да и вообще — позволили бы Вы вообще в станице, в отцовском хозяйстве —- бросить конскую кожаную
— Никак нет, господин подъесаул! — отрицает он.
— И как отец поступил бы с Вами за это? — морально мучаю я его, стараясь добраться до его совести.
— Они бы меня наказали... — сознается он, с почтением называя своего отца в третьей лице.
— Ну, так вот что, Баженов, возьмите все это и уберите под сарай немедленно же... — резюмирую я «его исповедь». И этот богатырь-детина, могущий кулаком сбить с ног быка, — он послушно собирает раскисшую ременную сбрую и несет под сарай. Казаки под навесом от дождя весело смеются...
Привожу эту мелкую, но характерную картинку как показатель революционной распущенности, которая достигла даже казачьей хозяйственной души. И командиру сотни, вместо того чтобы только крикнуть-приказать: «Баженов! Убрать!» — пришлось произнести целую тираду, чтобы подействовать на совесть, на душу казака. При этом пришлось подбирать необходимые слова и вежливо, чтобы не оскорбить этого всего лишь обозного казака, называть его на «Вы». Тогда как раньше — это сделал бы любой приказный, но в другой форме и по-воински более определенной и строгой. И думалось тогда: «При таких взаимоотношениях и революционной дисциплине — можно ли было вести казаков в бой, в атаку, на смерть?! Да и пошли бы они?!»
Военная инспекция
Прибежал ординарец из штаба полка и доложил мне, что минут через десять сотню будет смотреть какой-то генерал, о чем полковой адъютант приказал мне доложить, чтобы выстроить сотню в пешем строю. Собрать и выстроить сотню казаков, квартирующих так скученно, было делом пяти минут.
От ворот «Светлановки» до фигурного фонаря с керосиновой лампой было шагов сто. Вот оттуда-то и показалась группа наших штаб-офицеров с командиром полка и адъютантом, а впереди них какой-то генерал, которого я вижу впервые.
Среднего роста, коренастый, смуглый, по-кавалерийски подтянутый и с походными ремнями накрест кителя, при шашке и револьвере — он бодрым шагом шел к нам. Видом он был моложе нашего командира полка.
Скомандовав сотне: «Смирно-о! Шашки вон! Слушай — на кра-ул!» и взяв шашку «подвысь», иду навстречу, чтобы отрапортовать. Иду и думаю: «Как же его титуловать?»
По новому революционному закону, и к генералам надо обращаться «по чину», т. е. — «господин генерал», но не «Ваше превосходительство». К своему начальнику дивизии мы обращались по старому — «Ваше превосходительство», но сейчас к сотне приближался неизвестный мне генерал и я не знал, как же ему рапортовать? Душа и мозг диктовали обратиться «по-старому», но тут же перебивает мысль: «А вдруг этот генерал воспринял революцию и может не только что цукнуть меня за незнание нового закона, но он может упрекнуть меня и в контрреволюционности!» Иду и все думаю, и не решаюсь остановиться на одном, каком-либо определенном, но, когда, по-положенному, опустил клинок шашки к своему левому носку чевяка на четверть от земли, то как-то машинально отрапортовал:
— Господин генерал... во 2-й сотне 1-го Кавказского полка все обстоит благополучно!
Выслушивая рапорт, генерал испытывающе смотрел мне в глаза. Он был красив благородною красотою с черными приятными глазами. И, выслушав, протянул мне руку. Быстро передав эфес шашки в левую руку, подал свою. А он, каким-то легким коротким движением, потянув меня к себе, — тихо спросил:
— Как настроение казаков?
— Надежное! — машинально ответил ему. .
На приветствие генерала сотня ответила громко, дружно, молодецки: «Здравия желаем, господин генерал», и не пошелохнулась в строю. Пройдя перед фронтом и рассматривая лица казаков, он поблагодарил их за стройный вид и направился к воротам.