С Корниловским конным
Шрифт:
Обо всем этом сообщалось в газетах, и казаки читали, как избитых офицеров солдаты бросали в море, а когда те цеплялись руками за берег, — добивали их прикладами там же... И главное — все это прошло совершенно безнаказанно. Для черни соблазн этот был очень велик и доступен тогда.
Положение было жуткое. Даже страшное! Но жить и служить Отечеству было надо, а следовательно, надо было и работать. У самого вокзала — обширный, ровный, чистый военный плац для занятий, хоть целой дивизии. Вокруг него — сосновый лес. Ближе к вокзалу стоит военная православная церковка. И вот — чтобы поддержать порядок в
Солдаты местного гарнизона с ужасом смотрели на это и говорили некоторым казакам:
— Как это можно? И зачем делать строевые занятия теперь, в революцию, когда все должны свободно жить и дышать!
Кроме этого — их удивляло и возмущало полное послушание казаков в строю и сохранившаяся воинская дисциплина у нас. Но наряду с этим — их восхищали казачьи песни в строю, сам нарядный подвижной конный строй, как и то, что казачьи офицеры — в жару, в пыли конного строя, среди шеренг казаков, сами пели песни с казаками и даже запевали их.
— Да, у казаков другие офицеры, чем у нас... — оправдывающе говорили некоторые из них.
В Российской императорской армии все офицеры были одинаковы, но разность была в том, что у казаков было территориальное формирование строевых частей, а в России — по признакам смешения и губерний, и национальностей. Тем-то и были крепки казаки всегда и всюду.
Встречаясь в городе, на улице — наши казаки по-прежнему отдавали всем офицерам воинскую честь и, если не с отчетливостью былого, то, во всяком случае, с полным почтением. Офицерам же своего полка и своей сотни — в особенности.
Большевистская рука тянулась всюду к войскам. Мы знали, что от солдатских митингов и делегатов очень страдают наши таманцы и батарейцы в Выборге. Особенно же страдает 3-й Екатеринодарский полк в Гельсингфорсе, где стояла русская эскадра и город наполнен матросами и солдатами. На удивление, как и на восхищение, политической жизнью полка у них руководил войсковой старшина Муравьев и очень удачно сохранял казаков от всевозможных нападок и агитации.
Наша столовая стала центром митингов всего гарнизона Вильмондстранда. Солдатские ораторы не нападали на казаков, но внушали им, доказывали, как несправедливо поступала с ними царская власть; как казаки долго несли свою военную службу, справляя все для нее на свой счет; как эта царская власть посылала казаков на усмирение бастовавших рабочих и для охраны помещичьей земли. Подходили ораторы хитро, продуманно и... обещали казаков освободить от всего этого. И освободят, но... «вам мешают ваши же офицеры», — заканчивали они.
— Убить казацких ахвицеров и бросить их в Сайменское озеро! — ревела в ответ солдатская толпа с разных мест. Порою — нам было страшно...
Митинги исходили от солдат. Весь революционный удар их был направлен на наш полк, как более стойкий.
3-й Линейный полк, сформированный из старых льготных казаков только на время войны, жил незаметно. Строевых занятий у них не производилось. Их командиром тогда был полковник Штригель*, милый человек с запорожскими усами, очень
В 1920 г. я встретил его в чине войскового старшины, он стал «правой ориентации» и с возмущением вспоминал митинги в Вильмондстранде, на которых он играл заметную роль.
6-я Кубанская батарея жила замкнуто. Ее офицеры жили между собою очень дружно. Воинский порядок в батарее был хороший. Они считали себя специальным родом оружия и не интересовались событиями в нашем гарнизоне.
Штаб дивизии утопал в переписке. В Вильмондстранд прибыл новый начальник дивизии, Генерального штаба генерал-майор Черный*, который вышел на войну во главе
1-го Линейного полка Сводно-Казачьей дивизии на Юго-Западный фронт. Мы уже знали о боевых доблестях этого полка и радовались прибытию к нам родного кубанского генерала.
2-ю Сводно-Казачью дивизию вывел на войну известный конник генерал Павлов. Потом ею командовал его большой друг и также знаменитый конник, генерал П. Н. Краснов, впоследствии Донской Атаман 1918-1919 гг. Эту дивизию составляли: 16-й и 17-й Донские казачьи полки, 1 -й Линейный полк Кубанского войска, 1-й Волгский полк Терского войска и артиллерийский дивизион Оренбургского казачьего войска. Красочная была дивизия.
Ввиду того что митинги происходили в расположении нашего полка, полковник Косинов всегда присутствовал на них и просил старших офицеров полка бывать также, чтобы быть в курсе событий. В офицерской походной шинели защитного цвета нараспашку поверх черкески, в черной папахе крупного курпея — стоял он впереди нас, внимательно и с усмешкой слушал солдатских ораторов, стремящихся освободить казаков от военной службы и дать им вольную жизнь на Кубани... И потом, сделав два-три шага вперед и подняв руку вверх в направлении ораторов, — громко, внятно выкрикнул:
— Вы хотите учить нас, казаков, как жить! Как служить и как распоряжаться нашею же землею?! Вы не только что не понимаете нашей казачьей жизни, но мы Вам и не позволим!
— Уб-бить! Уб-бить йиво-о! — звериным ревом гудит толпа солдат. Казаки же — молчат, смотрят в нашу сторону и явно сочувствуют словам своего смелого командира полка.
— Попробуйте-е! — перебивает он их зычным голосом и повел взглядом на казаков.
— Дол-лой, дол-лой! — впервые слышим мы революционный клич казаков, но теперь он зло направлен против солдат.
Здесь у казаков заговорила войсковая гордость, что солдаты хотят научить их, как надо жить и служить, и оскорбленное чувство за своего смелого командира, которого они искренне полюбили.
— И Вы называете себя революционной демократией? — выйдя вперед, выкрикнул полковой ветеринарный врач Гиршберг. — Я был студентом и интересовался политикой, — громко говорит он и развил целую теорию о ней.
Солдаты сразу же приумолкли, так как говорил не казак, не офицер, а ученый человек, к тому же в защитного цвета шинели, в фуражке и в малом чине. Он спасал положение.