С Корниловским конным
Шрифт:
От полковника Шкуро, оказывается, Слащов получил директиву, доставленную сюда вместе с нами через есаула Мельникова — «немедленно двинуться и взять Ставрополь». Часов в 6 вечера был отдан приказ о выступлении, и к 8 часам подводы вытянулись в длинную ленту. Ночной привал сделали в попутном селе, кажется, Птичьем. Весь штаб и мы — все спали в одной комнате, на полу. Постепенно знакомились с людьми отряда.
С рассветом двинулись дальше. Спустились в открытую и ровную низину. Весь отряд перед глазами. С нами, со штабом, идут главные силы. В стороне от нас, с полверсты — гарцует сотни полторы казаков бригады подъесаула Солоцкого*.
Сил, вообще говоря, немного,
Главные силы — пластуны на подводах, конница на лошадях. Собственно говоря, точного разделения казаков на пехоту и кавалерию не было. Достав лошадь, казак с удовольствием садился в седло, предпочитая быть в коннице. А в общем — как выехали из дому, так и ездят теперь по степям Ставрополья на собственных лошадях и в собственном одеянии. Тот, кто сумел отбить у большевиков винтовку, был счастлив. У некоторых лишь берданки или охотничьи ружья.
В общей сложности боевых сил было: бригада пластунов — около 1000 человек и дивизия конницы — около 2000-2500 казаков.
Неподалеку гарцевал на недурной лошади всадник. Грязная-грязная рубаха, разорванная сверху донизу и связанная узлом... Изодранные шаровары... на босу ногу чевя-ки. Все вооружение — сбоку шашка. В прорехи просвечивает голое тело — грязное, обветрившееся. Лицо загорелое. Как из меди вылитый человек.
Другой — сотник Брянцев. По общим отзывам — очень хороший офицер. Его внешность — типичная для карачаевцев: бурая конусообразная войлочная шляпа, черкеска вся в заплатах, на ногах самодельные из сырой кожи чевяки-по-столы без подошв. И это — обыкновенная картина.
Подходим к большому селу Московскому. В сторону дворов высылается лава комендантской сотни. Никому не позволяется входить в село. Когда приходим на церковную площадь и располагаемся табором, Слащов направляет сельским властям просьбу: доставить продовольствие его отряду на время привала. Власти выполняют эту просьбу, и все выходит, как говорят — чинно и благородно. Такой порядок произвел на нас благоприятное впечатление.
С именем Шкуро связано очень много рассказов о легкомысленном отношении к чужой собственности не только близких ему людей, но даже его самого. Не могу утверждать, было это или нет, в особенности потом, в зените его славы, но в описываемый момент мое впечатление вполне благоприятное, как в отношении начальников отряда, так и в отношении его рядовой массы. Сильно бедствовали сами, но население не обижали.
Полковник Шкуро, отправляясь к нам для доклада в Тихорецкую, послал большевистским комиссарам Ставрополя требование: очистить город, иначе он подвергнет его бомбардировке из тяжелой артиллерии. Как уже было сказано выше, ни одной пушки в отряде не было. Угроза была сплошной «партизанщиной», но она была сделана и были назначены сроки, когда должен быть очищен город. Эти сроки приближались, и теперь отряд шел занимать город. Когда солнце склонялось к западу, мы двинулись из селения по направлению к Ставрополю.
Гипноз имени. Торжественный молебен
Существует очень распространенное мнение о так называемом «обаянии личности отдельных людей». В гражданской войне приходилось наблюдать особый гипноз «имени», и этим часто хочется объяснить особую удачливость отдельных носителей его. К таким именам нужно отнести и имя Андрея Григорьевича Шкуро. Как будто не зря он занимался
При начале знакомства со Шкуро Вам, прежде всего, бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность и, говоря правду, незначительность. Между тем заочно при частом повторении имени у Вас создается представление о строгом карателе противника, неумолимом мстителе за обиду, жестоком и беспощадном преследователе — партизане Шкуро.
Я не берусь утверждать, что все то, что я сейчас приведу — абсолютно верно, но в штабе Шкуро утверждали, отнюдь без желания поставить себе или своему вождю в заслугу: за весь длительный и обильный всяческими осложнениями поход отряда Шкуро по Ставрополью и северной части Кубани только один раз назначенный военно-полевой суд приговорил подсудимого к высшей мере наказания — к смертной казни. И это был комиссар Петров — бывший местный штабс-капитан, прославившийся жестокостью. Он бежал из Ставрополя с деньгами и пулеметами на автомобиле. В селе Кугульта его и четырех его спутников захватила авангардная сотня. Был назначен суд, председателем которого был офицер отряда, юрист по образованию, а членами суда — выборные казаки-старики от каждого полка.
Этот суд приговорил Петрова и всех, кто был с ним, к смертной казни. Считая, что такое наказание по отношению к спутникам Петрова слишком сурово, Шкуро приговор не утвердил, а перенес дело на решение всего отряда. И вообще — как подписать смертный приговор? На каком основании? Громада отряда здесь — верховная власть. Пусть она и решает!
Сначала Шкуро удалось доказать невиновность бывших при Петрове шофера и его помощника и их отпустили на все четыре стороны. По отношению к остальным трем подсудимым — из рядов отряда слышались крики: «Смерть!.. Смерть!..»
После этого Шкуро утвердил смертный приговор Петрову, а двум его приближенным высшую меру наказания заменил «поркою». Отряд с таким мнением согласился. Их выпороли и отпустили. Петров же перед смертью просил, чтобы его тело отправили матери, что и было выполнено. Это было в селе Константиновском. Участники рассказывали, что Петров умер мужественно.
Шкуро дрался с организованной воинской силой красных, а с мирным населением обращался хорошо: «Не трогайте меня, — и я вас не трону!» Кормиться отряду надо. Население — давай продовольствие. Иногда отпущенное населением продовольствие и фураж оплачивались, если касса отряда не пуста, если при предыдущей стычке с красными в нее что-то попало. В противном случае — кормились «за русское спасибо» и выдавались квитанции с обязательством уплатить при соединении с Кубанским войсковым правительством.
Население в то время было приучено ко всяким насилиям, и все, только что описанное, воспринималось не как «недопустимое», а лишь как неизбежное. «Хорошо, что хоть честью просят», — говорили крестьяне.
«Мы не боремся с советской властью, но мы объявляем войну лишь комиссарам-насильникам...» — приблизительно такими словами формировал основную идею борьбы Шкуро от имени отряда, в специально выпущенной им прокламации. Я читал ее. Напечатана была на машинке. Краткий текст совсем не обнаруживал у составителей способности «глаголом жечь сердца людей». Все выражено по-будничному. На прокламации собственноручная подпись самого начальника отряда, с маленьким «завитком» у конечной буквы «о», как будто бы подписывавшийся все еще колебался, — поставить ли в конце фамилии наследственное «а» (Шкура) или благоприобретенное «о» (Шкуро).