С Корниловским конным
Шрифт:
Высокий квадратный земляной вал крепости долгой Кавказской войны был весь усыпан многотысячной толпой казаков всех возрастов. Здесь было, кажется, все население станицы Кавказской, собравшееся праздновать свой великий праздник «Казачьего Освобождения».
Весна давала о себе знать. Уже подсохла земля, и солнце приятно грело по-весеннему, словно приветствуя своими нежными лучами правое дело казаков. Конную сотню расшсватцев возглавлял их станичник и наш старейший кавказец войсковой старшина Зеленин*. К прибывшим вышел начальник восставших — мощный, скуластый, с черною бородкою «надвое» Ловягин, сопровождаемый почетными стариками станицы
Впереди этого роя стариков, непосредственно за Ловя-гиным, с большим белым хлебом и солонкою на нем — широко шагая, шествовал великан-казак, Илья Иванович Диденко. Если кому-то нужно было бы писать картину «Илья Муромец», то надо было взять Диденко. Роста высоченного. В косую сажень плечи. Грузная, но не обремененная дородность. Черный, как смоль, с небольшою густою бородою. Стройный и красивый. При этом — доброе сердце. Его знали очень многие в станицах. Он служил в Конвое Его Величества Императора Александра Третьего. В фигуре и в лице — двойник своего Государя. И Император, в своих выездах за границу — всегда брал с собой урядника Диденко, словно этою колоритною фигурою казака-велика-на давал знать иностранцам о всей мощи российской. И винтовка на нем, брошенная на погонный ремень на правое плечо, дулом вниз, по-охотничьи — выглядела на его громадной фигуре, словно трость.
Произошла необходимая воинская церемония, с командой: «Шашки-и... ВОН!» — Зеленин, с шашкой «наголо» поскакал навстречу Ловягину и отрапортовал по всем правилам строевого устава. Толпа затаенно молчала, с восторгом наблюдая происходящее. Вся эта масса конных и пеших казаков прошла в крепостные ворота. За командиром темижбекской сотни подъесаулом Храмовым следовали делегаты, старики-кавказцы. Среди них и наш отец, с винтовкой через плечо и, как мне показалось, очень грустный. Предчувствие смерти, видимо, уже витало над его душой и говорило о ней...
К ночи этого дня казаков Дмитриевской станицы привел войсковой старшина Копанев*, так же наш старейший кавказец.
Восставший Стан казаков разбухал. Крепость приняла вид встревоженного муравейника. Глава советской власти в Кавказском отделе, комиссар Одарюк, заволновался. Началась с ним ненужная переписка. Одарюк выпустил воззвание к населению, подчеркивая в нем, что восстали только одни офицеры с небольшой кучкой казаков. Ему ответили: если он хочет убедиться, что это не так, — он может прибыть к восставшим, с гарантией, что вернется обратно невредимым. Он принял предложение и прибыл на автомобиле с небольшим своим штабом.
Разрезая толпы вооруженных казаков, его машина подошла к центру собравшихся. Он, видимо, не ждал такого большого скопления казаков. Мягко, заискивающе улыбаясь, — он вошел в круг, где стоял Ловягин со старшими офицерами и стариками. И заговорил — длинно, внушительно объясняя поведение его карательных отрядов по станицам. Но его слова не дошли до души казаков и никого не убедили. Вид же ощетинившихся стариков впереди многотысячной толпы казаков с винтовками в руках — говорил ему, что казаки восстали поголовно и всерьез.
С ним прибыл и его доверенный помощник, наш кавказец, есаул Пенчуков. Хороший офицер и отличный полковой товарищ, добрый по натуре и компанейский — в Финляндии, к своей неожиданности,
Наш Восставший Стан разросся в своей численности. Его надо было кормить. Отрядным интендантом был назначен есаул Шниганович, так же наш старый кавказец и станичник. Все довольствие легло на казаков станицы Кавказской. И к чести их — возы сена и зерна для лошадей, горы печеного белого хлеба, сотни ведер молока — неслись в крепость безвозмездно нашими всегда сердцелюбимыми казачками.
— Кушайте на здоровье, родименькие, — приговаривали обычно они. — А то эта красная нечисть... — добавляли к этому, определив свое бесхитростное отношение к одним и другим.
Но главная трагедия была в том, что отряд разросся, а дисциплины — никакой. Была сознательность подчинения офицерам, но воинской дисциплины не было. Сотни конных и батальоны пеших казаков сформировались по своим станицам и при своих станичных офицерах, входя своими полунезависимыми единицами в общий Стан. Никаких внешних воинских отличий. Это было народное ополчение без воинского костяка, а руководители его — без плана.
На 5-й день восстания — люди стали уставать от бездействия. Прибыв в Кавказскую «налегке» и пробыв здесь 4 дня — казаков потянуло домой, в свои станицы, к семье, к пашне... «Сознательность восстания» и станичная дисциплина для дела вооруженной борьбы здесь оказались непригодными. В Стан не прибыли еще казаки богатых и больших станиц — Успенской и Ильинской. Ждать их стало уже невозможным и надо было действовать, чтобы казаки сами не покинули Восставший Стан...
Образовался военный совет от сотен, батальонов и станиц. Где находились войска Кубанского правительства и генерала Корнилова, — никто не знал. Да и узнать было невозможно. Они были где-то за Кубанью, как потом узнали.
К этому времени, к 24 марта, силы Восставшего Стана исчислялись:
1. Пеших казаков — около 7 тысяч.
2. Конницы — около 1 тысячи.
3. Четыре полевых орудия 6-й Кубанской батареи под начальством прапорщика Павлова (из студентов).
4. 40 пулеметов системы «Льюиса» (ручных), под управлением хорунжего Елисеева Андрея, нашего старшего брата.
Весь отряд был вооружен новыми винтовками из от-дельского арсенала. Вечером, на 24 марта, военным советом решено:
1. Пехота наступает на Романовский с ранней зарей и должна взять его. 2. Саперы, под командой поручика Смирнова (петроградец), в полночь взорвут железнодорожный путь из Ставрополя и из Гулькевичей. 3. Конному отряду — выступать в полночь и, обойдя Романовский с севера, у разъезда Рогачева взорвав путь из Тихорецкой, — к утру занять станицу Казанскую. По занятии пехотой Романовского конница веером должна двинуться на северо-запад и поднять восстание в ближайших станицах.