S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I
Шрифт:
— Слушай, малышка, а ты когда-нибудь задумывалась, что было до времени? — шептала Ириша, поглаживая живот. — Был ли там свет? Или только бесконечное ожидание?
Она ненадолго замирала, словно прислушиваясь к ответу, а потом добавляла с улыбкой:
— А теперь вот ты. Ты уже часть времени. И мы тебя ждём.
Иногда она начинала читать ей стихи — древнерусские былины, испанские пьесы, диалоги и переписки давно ушедших из этого мира мыслителей прошлого.
Марк смотрел на неё и понимал: их счастье —
Через несколько месяцев родилась Мила.
Тепло, маленькие пальчики, сонный запах молока.
Их дом наполнился новыми звуками — её дыханием, хныканьем, первым смехом.
Теперь их мир был полон любви. Той, о которой он никогда не только не читал, но и не был способен представить.
Марк любил небо. В нём всегда было что-то неподвластное времени — чистота высоты, ощущение полёта, бесконечность, в которой можно раствориться. Он никогда не думал о войне. Он был пилотом, но не солдатом. Он поднимался в воздух ради свободы, а не ради смерти.
Контракт подходил к концу. Осталось всего несколько месяцев — и можно было бы оставить службу, забыть бесконечные взлётные полосы, строгие приказы, привычную отрешённость в голосах командиров. Он бы вернулся к дому, к Ирише, к дочери, которая уже делала первые шаги. Тем более что дом достроен и можно было заняться чем-то менее прибыльным и более земным.
Но его не спросили.
Распоряжение пришло внезапно, как гром среди ясного неба. Он был резервистом, а значит, не должен был лететь. Но кто-то сверху подписал бумаги, поставил печати, закрыл ему все пути к отступлению. Всё было сделано так, что протестовать было бессмысленно.
Ириша долго молчала, когда он сообщил ей. Потом, почти шёпотом, спросила:
— Это правда?
— Да.
Она смотрела на него так, будто пыталась запомнить каждую черту, каждую мелочь — изгиб его улыбки, оттенок его глаз на солнце, линию шрама на скуле. Потом кивнула.
— Тогда просто вернись.
Он поцеловал её, поцеловал Милу, вдохнул запах их дома — тёплый, наполненный солнцем, с лёгким оттенком высушенного на ветру белья и травяного чая, который любила Ириша.
А потом ушёл.
Первый вылет. Второй. Третий. Всё размывалось. В небе он отключался, становился механизмом, выполнял задачи, слушал команды. Война оставалась где-то там, под ним.
Но однажды утром его вызвали в штаб.
Тонкие губы офицера, короткое официальное извещение. В голосе — ледяная ровность, словно он зачитывал сводку погоды.
— Прямое попадание. Дом уничтожен.
Он не сразу понял. Слова доходили медленно, с трудом складывались в смысл.
— Какой дом?
Пауза.
— Ваш.
Марк ничего не сказал. Развернулся и ушёл.
Он ехал быстро, не замечая дороги.
Но когда он добрался, уже было поздно.
Дом исчез. Вместо него зияла воронка — глубокая, чёрная, словно вырванное сердце земли. Вокруг валялись обломки, горелые доски, клочья вещей, которые ещё недавно были частью их жизни.
Марк медленно, шаг за шагом, вошёл в руины.
Там, где раньше была их спальня, он нашёл обугленный край покрывала.
Там, где стоял Милкин стульчик, — кусок расколотого дерева.
А потом, среди пепла, он увидел её.
Маленькую, почерневшую от огня резинку для волос.
Ириша всегда носила её на запястье.
Он поднял её дрожащими пальцами, провёл по оплавленным краям, и внезапно всё рухнуло.
Мир вокруг перестал существовать. Остался только гул пустоты в ушах, хриплое дыхание, пальцы, сжимающие эту крошечную вещь, — последнюю ниточку, что связывала его с тем, что было жизнью.
Ни её.
Ни Милы.
Только руины и пепел.
Марк стоял посреди развалин своего дома, застыв, словно каменная статуя среди сгоревшего храма. Нет, это были не просто останки храма. Это были руины как минимум Александрийской библиотеки. Внутри него разгоралась буря — дикая, безудержная, та, что испепеляет всё живое. Она рвалась наружу, требовала выплеска — удара кулаком в землю, крика, безумного желания повернуть время вспять.
Но он не кричал.
Пальцы сжимали резинку для волос так, что ногти впивались в ладонь. Боль помогала удержаться на грани, не дать себе рассыпаться в эту же самую пыль, что теперь была его прошлым.
Его глаза были сухими.
Он развернулся, не оглянувшись, и поехал обратно на базу.
Он вошёл в часть с лёгкой походкой, будто вернулся из обычной поездки. Его товарищи подняли головы — кто-то хотел спросить, но он опередил их.
— Чего такие мрачные? — усмехнулся он, хлопнув механика по плечу. — У нас тут что, траур по чувству юмора?
Кто-то неловко улыбнулся. В глазах офицеров мелькнуло напряжение.
— Ты… в порядке?
— А с чего бы мне быть не в порядке? — Марк развёл руками. — Работаем, парни. Всё идёт по плану.
Он смеялся, шутил, рассказывал анекдоты, разыгрывал кого-то из молодых пилотов. Он стал лёгким, будто ничего не весил.
Но за этой лёгкостью было пустое небо, в котором не осталось Солнца.
Каждую ночь он садился в ангаре, молча разбирая и собирая пистолет. Отточенными движениями, механически, словно проверяя, ещё ли он человек или уже просто механизм, приводимый в действие волей обстоятельств.
Один раз в зеркале он увидел свои глаза.
Там была пустота.
Очередной вылет. Район близ боевых действий.