С утра до вечера. В чистом поле
Шрифт:
— Почему ты такой неразговорчивый? — с упреком спросила она.
— Не знаю… Не люблю много говорить.
Девочку позвала ее мать. Пора ужинать. Она встала и ушла. Альбинас мрачно распутывал леску. Плечи ломило, горели руки. Ладони были в мозолях — натер черепок лопаты. Он весь день проработал на солнцепеке. Солнце сожгло спину; спина ныла.
Альбинас отшвырнул удочку, разделся и прыгнул с берега в реку, распугивая рыб и соловьев, которые уже начали петь в ивняке.
Альбинас держался в стороне от дачников. Особенно избегал он отца девочки, который донимал его вопросами, словно
Девочкин отец предлагал ему попытать счастье со спиннингом (у него было целых два), но Альбинас отказался. Спасибо. Ловить спиннингом он не любит; с него хватит и удочки. Конечно, щуку ему не взять. Ну и что? Связка окуньков тоже не плохо.
Рыбу Альбинас теперь чаще всего отдавал девочке. Они все-таки подружились. Вирга была веселая, простодушная, и Альбинас понемногу разговорился. Ему даже приятно бывало, когда Вирга заговаривала с ним или приходила к реке, когда он сидел с удочкой или пас в оврагах бабушкину корову. Вирга призналась, что не умеет плавать (подумать только — не умеет плавать!), и Альбинас предложил ее научить, сам дивясь собственной смелости.
Вирга согласилась. Он показал ей, как надо держаться на воде, как дышать, чтобы не набрать в рот воды, какие движения делать руками и ногами. Наука плавания давалась ей с трудом. Она боялась воды, хоть в реке и не было глубоких мест. Страх сковывал ее движения, она захлебывалась. Альбинас подшучивал над ней, когда она испуганно била руками на мелководье. Как-то он решился ей помочь: обнял за талию и велел плыть медленно, неторопливо. Его рука обхватила ее гибкую талию, потом нечаянно соскользнула и прикоснулась к упругой груди. Альбинас вздрогнул, сердце отчаянно забилось; он тут же отдернул руку. Но Вирга уже плыла одна, все дальше отдалялась от берега. Она смеялась и ликовала, она наконец научилась плавать! И тогда с холма раздался строгий, властный голос:
— Вирга! Вирга! Скорее домой!
Это кричала ее мать. Она вечно все видела. Альбинас в смущении опустил глаза.
Вирга переоделась за кустами, выжала купальник и неохотно взобралась на холм. Но на холме она на мгновение остановилась и помахала ему платочком.
Альбинас отвернулся. Прищурившись, он глядел на мерцающую на солнце реку, на белые облака над песчаной кручей, и на душе у него было беспокойно. Он кусал губы.
— Нам надо попрощаться, — сказала она.
— Уже уезжаете?
— Да, завтра, когда ты уйдешь к мосту. У папы отпуск кончается. Но ты ведь тоже вернешься в город. Скоро первое сентября.
Альбинас молчал. Он сидел на пне и вырезал на палке затейливый узор.
— Ты будешь учиться в той же школе?
— Конечно…
— Альбинас, ты что-то от меня скрываешь.
— Ничего я не скрываю.
— Скрываешь…
— Говорю, ничего! Не допрашивай! — Его голос дрогнул. — Ну, пока. Мне надо корову привести. Пора доить.
Он уже хотел идти, но Вирга остановила
— Вот, я записала свой телефон. Захочешь, позвони, когда вернешься… — Она подала ему листок, вырванный из «Календаря школьника» и вдруг покраснела; в вечерних сумерках алели ее щеки.
Альбинас взял листок.
— Хорошо… Позвоню… Прощай…
— До свидания.
Он почти бегом спустился в ложбину, где у леса паслась бабушкина корова. Альбинас шел быстро, словно и впрямь должен был спешить, продирался сквозь ивняк и колючие кусты шиповника. Потом он остановился и изо всех сил ударил палкой по стволу березы. Палка, словно прутик, разломалась пополам. Альбинас бы заплакал, но не позволила мужская гордость. У леса жалобно мычала корова.
Альбинас пришел с работы усталый и подавленный: мост скоро кончат. Инженер сказал, что через неделю-другую они его откроют. Куда ему тогда деваться? В школе скоро начнется год. Бабушка будет допытываться, почему он не возвращается в город. Куда ему деваться? Хоть в землю лезь!..
Автомобиль кофейного цвета уже не стоял под кленом. Два узорчатых следа от колес в пыли проселка. И все… Вирга уехала. Не слышен ее веселый голос. Двор кажется непривычно пустым. Бабушка перебирается из сарая в избушку: они с Альбинасом спали в сарае, пока здесь жили дачники.
Лукаво улыбаясь, бабушка подала ему радужный платок.
— Это девочка тебе оставила. Сказала, на память…
Альбинас поморщился.
— На что он мне. Глупость какая-то…
— Берн, бери. Нельзя так. Все ж, подарок. Под шею повяжешь. Красиво будет.
Она сунула платок ему в руки. Альбинас отправился к реке, разжег небольшой костер и бросил платок в огонь. Пламя словно не хотело пожирать его — шелк плохо горел. Еще долго виднелись башни какого-то города, отпечатанного на платке. Альбинас подбросил в костер хворосту, ухнуло пламя, и только тогда платок превратился в пепел.
Он долго не решался бросить в огонь календарный листок с номером телефона, но потом скомкал его, швырнул и размешал палкой пылающие угли. Номер он все еще помнил.
Альбинас застал бабушку на ступеньках крыльца; она лежала; рядом с ней валялось лукошко с грибами; грибы высыпались.
Альбинас с перепугу не знал, за что и хвататься. Бегал туда, бегал сюда. Нашел на подоконнике пузырек с каким-то лекарством, накапал в воду, стал трясти бабушку и, когда та очнулась, дал ей выпить капель. Потом отвел ее под руку к кровати и уложил. Он хотел вызвать фельдшера из села, но бабушка сказала, что никакие лекари ей не нужны: у нее есть всякие травки и она сама знает, как лечиться. А если уж суждено помереть, то от смерти ведь не уйдешь…
Что теперь будет? Не может ведь Альбинас оставить больную бабушку и уехать: а он уже решил вернуться в колонию. Ему оставалось отбыть там несколько месяцев. Надо вернуться, надо закончить всю эту историю, чтобы потом жить без страха, не бояться, не вздрагивать от каждого внимательного взгляда, спать без страшных снов. Другого выхода нет. В колонии тоже начнется учебный год. Даже Джонни, этот паршивец, тоже будет учиться.
Бабушка понемногу окрепла и снова ходила, хлопотала по хозяйству. Альбинас взял последнюю получку и собрался в дорогу. Бабушка положила ему деревенского ржаного хлеба, масла, желтый тминный сыр. Альбинас попрощался.