С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 2.
Шрифт:
Слово это: жидколягая.
— А «Баллада»?
— Нет, «Баллада» не то! Это, брат, гофманщина! А вот первое — прелесть!
Незаметно заснули.
Проснулись мы часов в шесть утра.
Первое, что я услышал от него в этот день:
— Слушай, поедем к Клюеву!
— Поедем.
— Нет верно, поедем?
— Ну да, поедем. Только попозже. Кроме того, имей в виду, что адреса его я не знаю.
— Это пустяки! Я помню… Ты подумай только: ссоримся мы с Клюевым при
Часов до девяти лежа смотрели рассвет. Окна номера выходили на Исаакиевскую площадь. Сначала свет был густой синий. Постепенно становился реже и голубее. Есенин лежа напевал:
Синий свет, свет такой синий… 24В девять поехали. Пришлось оставить извозчика и искать пешком. Мы заходили в десятки дворов. Десятки дверей захлопывались у нас под носом. Десятки жильцов орали, что никакого Клюева, будь он трижды известный писатель (а на последнее Есенин очень напирал в объяснениях), они не знают и знать не хотят. Номер дома, как водится, был благополучно забыт. Пришлось разыскать автомат и по телефону узнать адрес.
Подняли Клюева с постели. Пока он одевался, Есенин взволнованно объяснял:
— Понимаешь? Я его люблю! Это мой учитель. Ты подумай: учитель! Слово-то какое!
Несколько минут спустя:
— Николай! Можно прикурить от лампадки?
— Что ты, Сереженька! Как можно! На вот спички!
Закурили. Клюев ушел умываться. Есенин, смеясь:
— Давай подшутим над ним!
— Как?
— Лампадку потушим. Он не заметит! Вот клянусь тебе, не заметит.
— Нехорошо. Обидится.
— Пустяки! Мы ведь не со зла. А так, для смеха.
Потушил.
— Только ты молчи! Понимаешь, молчи! Он не заметит.
Клюев действительно не заметил.
Сказал ему Есенин об этом и просил у него прощения уже позже, когда мы втроем вернулись в гостиницу. Вслед за нами пришел художник Мансуров.
Есенин читал последние стихи.
— Ты, Николай, мой учитель. Слушай.
Учитель слушал.
Когда Есенин кончил читать, некоторое время молчали. Он потребовал, чтобы Клюев сказал, нравятся ли ему стихи.
Умный Клюев долго колебался и наконец съязвил:
— Я думаю, Сереженька, что, если бы эти стихи собрать в одну книжечку, они стали бы настольным чтением для всех девушек и нежных юношей, живущих в России.
Ничего другого, по совести, он не мог и сказать.
Есенин помрачнел.
Ушел Клюев в четвертом часу. Обещал прийти вечером, но не пришел.
Пришли Устиновы. Елизавета Алексеевна принесла самовар. С Устиновыми пришел Ушаков и старик писатель Измайлов. Пили чай. Есенин снова читал стихи, в том числе и «Черного человека». Говорил:
— Снимем
Перед сном снова беседа:
— Ты понимаешь? Если бы я был белогвардейцем, мне было бы легче! То, что я здесь, это — не случайно. Я — здесь, потому что я должен быть здесь. Судьбу мою решаю не я, а моя кровь. Поэтому я не ропщу. Но если бы я был белогвардейцем, я бы все понимал. Да там и понимать-то, в сущности говоря, нечего! Подлость — вещь простая. А вот здесь… Я ничего не понимаю, что делается в этом мире! Я лишен понимания!
Вот тут я начинаю сбиваться. Пятница и суббота — в моей памяти — один день. Разговаривали, пили чай, ели гуся, опять разговаривали. Разговоры были одни и те же: квартира, журнал, смерть. Время от времени Есенин умудрялся понемногу доставать пиво, но редко и скудно: праздники, все закрыто. Кроме того, и денег у него было немного. А к субботе и вовсе не осталось. ‹…›
Вечером:
— А знаешь, ведь я сухоруким буду!
Он вытягивает левую руку и старается пошевелить пальцами.
— Видал? Еле-еле ходят. Я уж у доктора был. Говорит — лет пять-шесть прослужит рука, может, больше, но рано или поздно высохнет. Сухожилия, говорит, перерезаны, потому и гроб.
Он помотал головой и грустно охнул:
— И пропала моя бела рученька… А впрочем, шут с ней! Снявши голову… как люди-то говорят?
С утра поднялся галдеж.
Есенин, смеясь и ругаясь, рассказывал всем, что его хотели взорвать. Дело было так.
Дворник пошел греть ванну. Через полчаса вернулся и доложил: «Пожалуйте!»
Есенин пошел мыться, но вернулся с криком, что его хотели взорвать. Оказывается, колонку растопили, но воды в ней не было — был закрыт водопровод. Пришла Устинова.
— Сергунька! Ты с ума сошел! Почему ты решил, что колонка должна взорваться?
— Тетя Лиза, ты пойми! Печку растопили, а воды нет! Ясно, что колонка взорвется!
— Ты дурень! В худшем случае она может распаяться.
— Тетя Лиза! Ну что ты, в самом деле, говоришь глупости! Раз воды нет, она обязательно взорвется! И потом, что ты понимаешь в технике!
— А ты?
— Я знаю!
Пустили воду.
Пока грелась вода, занялись бритьем. Брили друг друга по очереди. Елизавета Алексеевна тем временем сооружала завтрак.
Стоим около письменного стола: Есенин, Устинова и я. Я перетираю бритву. Есенин моет кисть. Кажется, в комнате была прислуга.
Он говорит:
— Да! Тетя Лиза, послушай! Это безобразие! Чтобы в номере не было чернил! Ты понимаешь? Хочу написать стихи, и нет чернил. Я искал, искал, так и не нашел. Смотри, что я сделал!