Сабля Чингизидов
Шрифт:
Честно говоря, я давно уже собирался инвестировать в российский рынок и хотел бы, чтобы компания была реально действующей и преуспевающей. И здесь я очень на тебя, Алексей, надеюсь. И в качестве подтверждения серьезности моих намерений я оговорил мое участие в распределении прибылей компании.
Со своей стороны я берусь обеспечить консультации ведущих специалистов Европы в этой области. Вот заверенный русский перевод учредительных документов компании. Вот справка о переводе денег, а это соглашение об условиях передачи сабли вашему покорному слуге. Здесь максимально учтены интересы
– Пусть Розум читает. Во-первых, я вам верю, а во-вторых, я все равно в этом ничего не понимаю.
– Можно подумать, я большой спец в этих гроссбухах, – проворчал Розум, листая бумаги.
– Ничего не поделаешь, придется учиться, – подбодрил Панин. – Ваша компания, подполковник, будет заниматься и финансовой безопасностью тоже.
– Моя компания, – саркастически хмыкнул Розум.
– Не прибедняйся, Лешка. Все у тебя получится, я же знаю. У него все получится, Владимир Георгиевич, он такой въедливый, просто ужас, – заверила Панина Лена.
– А я и не сомневаюсь. Другому бы не доверил. Твой Лешка мужик справный. – И Панин подмигнул Усольцевой.
– И в командировки свои наконец перестанет ездить, – размечталась Лена.
– Да ладно тебе, обрадовалась, – улыбнулся Розум и поцеловал Лену в щечку.
– Ну что ж, я вижу, у вас наблюдается консенсус, как пишут сейчас в российских газетах. Вы тут милуйтесь, а я пойду к графине. Ей сейчас моральная поддержка нужна.
Ночью Розум долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок и вздыхал.
– Курить хочешь? – участливо спросила Елена. – Закуривай, вон же пепельница стоит.
Розум обычно не курил в помещении, не хотел обкуривать Лену, но тут подошел к окну и закурил в форточку.
– Ну что ты мучаешься? – Лена встала и уткнулась Розуму в спину.
– Я не мучаюсь.
– Я же вижу. Ну не надо. Нам не в чем себя упрекнуть, Лешка.
– Знаешь, ведь сабля Чингизидов… она не может одному человеку принадлежать. Это же не мешок денег, а память, память народа. Я не люблю высокопарных слов, но ведь она – национальное достояние России.
– А может, ты тому уроду, который бандюков сюда прислал, объяснишь, что она достояние России? Чингизидам она принадлежит, а не России. А где они, твои Чингизиды? Ау-у. Нету Чингизидов.
– У нас полстраны Чингизиды. От Рязани до Казани едешь – сплошные Чингизиды.
– Это наследство, Розум, наследство моей прапрабабки. И почему я должна от него отказываться, чтобы им воспользовалась какая-то сволочь, которая бандитов аж в Швецию засылает, причем за мои же денежки? Это, по-твоему, справедливо?
– Твоя прапрабабка от наследства отказалась еще в восемнадцатом. И между прочим, из-за таких энтузиасток-революционерок, как твоя прапрабабуля, мы сейчас в такой заднице, что свою собственность люди боятся в страну ввезти, как в бандитскую малину. А теперь ее праправнучка-миллионерша очень недовольна, что на ее прародине слишком много бандюков развелось и вообще мало моются.
Пораженная Лена смотрела на Розума широко открытыми
– Лешка, я тебя таким никогда не видела. Ты что же это, ссоришься со мной?
Розум хмуро посмотрел на Лену, тряхнул головой, будто стряхивая с себя что-то, и улыбнулся.
– Прости меня, Ленуля, я дурак, полный кретин. Чего я на тебя накинулся, дебил малахольный? – Розум притянул Лену к себе. – Видишь, мы уже становимся социально чуждыми. Солдат принцессу полюбил.
– Ты прав, Розум, ты полный кретин. Ну хочешь, я от этой сабли откажусь, хочешь? Я откажусь, – пригрозила Лена.
– Ты-то можешь, верю, – Розум погладил Лену по голове, как ребенка, – а как же Лида?
– Да, уж мама точно не откажется. Так что, Лешка, мы просто обречены с тобой стать мультимиллионерами. Но мы будем добрыми капиталистами и справедливыми. Ты будешь простым людям как отец, а я как мать. Мы дворнику будем на праздники сто долларов давать.
– Угу, а городовому чарку наливать. «Хеннесси». Пошли спать, Ленушка.
Всю оставшуюся ночь Розуму снились беспокойные сны. Он кого-то догонял и от кого-то прятался. Опять снился Афган, засады, погони и рейды к духам. Еще не начало светать, когда Розум внезапно проснулся, явственно ощутив какой-то толчок. Как будто кто-то его ударил. Он что-то должен был вспомнить. Что-то очень важное. Но не понимал что.
Розум сел, аккуратно вытер пот со лба и заставил себя вспомнить свой сон в обратном порядке. Итак, ему снился Афган. Вот они с группой вернулись из очередного рейда. Они сидят возле медицинской палатки и смеются. Почему они смеялись? Это важно. Надо вспомнить. Ах да, они смеются над Шургиным, прикомандированным к его группе из штаба армии. Шургин при отходе наткнулся на караульного, и ему пришлось уложить его ножом, чтобы не поднимать шум. И он залил себя кровью.
Так, дальше, дальше. Девчонки постирали ему одежду, и вот он стоит утром у палатки и ее рассматривает. И он ругается. Почему он ругался? Это очень важно вспомнить, почему он ругался. Нет, не могу вспомнить. Давай с другого конца. Смеялись над Жекой потому, что он залил себя кровью. Первый раз у всех так бывает. Потом уже учатся все делать чисто. Вот и смеялись над Шургиным. Поздравляли его с почином. А он был расстроен. Почему? А-а, вспомнил! Он новую разгрузку залил. Он перед рейдом в штабе армии разгрузку выпросил нового образца, а дух ему разгрузку кровью залил.
Погоди, разгрузку, разгрузку. Стоп. На утренних налетчиках были разгрузки, и у одного дырки от пуль были заштопаны черными нитками. Ну конечно! Шургин сначала не заметил этих дырок, потому что все было залито кровью. Он еще все удивлялся, все себя осматривал и говорил: «Меня точно ранили, а ничего нет», – пули попали в магазины, которые были рассованы по подсумкам. А когда разгрузку постирали, дырки стали видны, и девчонки их зашили. А он их ругал, потому что они не нашли защитных ниток и зашили клапана черными. Надо срочно позвонить Суровцеву. Немедленно! Так, где мобильный, ах да, он здесь не берет. Был еще телефон на столике возле зеркала. А-а, вот он. Так, ну давай, возьми трубку, ну давай же!