Садовник (история одного маньяка)

Бархат Нина

Тогда Эд встал в полный рост в постели и указал на сочные листики, резко выделявшиеся на фоне темной древесины.

– Ну вот же они, видишь?

– Угу, вижу. Очень любопытно, - пробормотала она весьма заинтересованно где-то в районе его талии, добавила сдавленно: - Я тоже… сейчас кое-что тебе покажу, - и показала!

Эд охнул, вцепившись одной рукой в ее волосы, а другой - в балку… Обдирая бедные листья. А спустя миг - забывая о них навсегда!…

После недавнего оглушительного взрыва страстей аппетиты Ники приводили

его в немое изумление.

Но еще больше удивляло то, как в этой девочке хрустальная, ребяческая чистота сочеталась с темными глубинами самого откровенного порока.

Прикасаться к ней было нельзя - почти святотатственно!

А неприкасаться - невозможно в принципе.

Она была его идеальной, недостижимой мечтой, очутившейся здесь, на земле, исключительно по недосмотру.

Эд снова работал.

Как ни смешно, Костя все-таки пригодился - нашел ему ряд серьезных клиентов, стянув контакты под самым носом у шефа.

На его осторожное прощупывание («где пропадал?») Эд усмехнулся, вспомнив огромную кошку с мохнатыми лапами и безнадежно отключенный телефон. И тут же без зазрения совести наплел что-то типичное об ужасно тяжелой болезни своей троюродной тети, которая живет ну очень далеко.

В первый раз после долгого перерыва сев за экран, Эд очнулся, только когда солнце заглянуло в окна дома напротив, ударив лучами прямо в лицо. И с удивлением понял, что не заметил, как прошло время. Как же он смог так долго обходиться без этого странного ощущения красоты и власти, скрытого в частых строчках кода?!.

Но в приоткрытое окно дохнул упоительно сладкий весенний ветерок. А стрелки часов, как оказалось, уже вплотную приблизились к тому волшебному часу, когда Ника, звеня своим заливисто-юным колокольчиком смеха, покинет стены своей альма-матер и снова поступит в его полное распоряжение!…

Немедленно (на недописанной строчке) компьютер был выключен. И забыт.

Эд запирал квартиру, ощущая, как ворочается и нарастает что-то внутри - совершенно незнакомое, наполненное щемящей нежностью и всеми оттенками ееулыбки.

Обычно люди называют это счастьем.

Тепло вступало в свои права.

Дом наполнялся им и острым запахом развороченной земли, в которой теперь постоянно копалась Ника. А еще - ароматами трав, свежезаваренного кофе и маленьких румяных булочек с корицей.

Она вновь просыпалась ни свет ни заря. Снова регулярно бывала в институте. Снова много рисовала.

Ее волосы опять наполнились светом и лучились, играли, волнуя Эда - доводя его до сладкого нетерпеливого зуда в кончиках пальцев.

– Знаешь, я, сколько помню себя, всегда рисовала, - рассказывала Ника, стремительно заполняя все полотно оттенками зелени. (Эд никогда бы не подумал, что их бывает так много.) - И когда меня

спрашивали, кем я хочу стать, отвечала только одно - художницей! Я почему-то была уверена, что художники - особенные люди: они почти не спят, не едят и вообще ничем другим не занимаются - только рисуют все, что захочется. И я так мечтала об этом! Чтобы никто не трогал и чтобы рисовать, - смешно сморщив носик, она просила взглядом быть снисходительней к ее детской мечте.
– А в то лето, когда я поступила, у нас тут недалеко - на соседней улице открыли цветочные теплицы. И ты знаешь, я так увлеклась!
– ее глаза внезапно полыхнули огнем - ярким и самозабвенным, который тут же перекочевал на картину - россыпью тюльпанов.

«Трудно не заметить», - усмехнулся про себя Эд.

– Похоже на рисование - тоже очень спокойно. Я обожала это место! Мне разрешали приходить туда в любое время, копаться с цветами, рисовать, разговаривать с ними. Хозяйка почти не проверяла - говорила, что у меня дар. Мол, даже лучше, чем у нее самой растут! Врала, наверное, - Ника застенчиво повела плечом, вытирая рубашкой кисточку в рассеянности.

«Вряд ли», - мысленно не согласился Эд.

Исключительность Ники у него никогда не вызывала сомнений.

Ночные песни обрели драматизм - стали хриплыми, надрывными и недобрыми…

Как-то раз после полуночи, возвратившись после очередной бесполезной попытки унять проклятых тварей, Эд сделал последний шаг к кровати и…взвыл громче котов!

Его ступня угодила во что-то острое. Мелькнула мысль: это, должно быть, месть «мышиного» блюдца за то, что он косился на него каждый раз, ложась спать… Но пренебрежительное фырканье и тихий цокот когтей рядом в темноте предлагали иные версии. Одна больнее другой.

Ника подскочила в постели, еще наполовину во сне.

– Свет включи!
– прошипел Эд.

– Что…

– Свет!!!
– волны боли не позволяли поймать равновесие. Он слепо шарил в поисках опоры, пока Ника искала выключатель, и боялся ступить на пострадавшую ногу. Чуть передвинулся в сторону…и, опять угодив в тот же капкан, растянулся на полу с громогласными проклятиями!

Наконец ночник зажегся. Масляно-желтый свет очертил его на удивление целую ногу, перепуганную Нику с растрепанными волосами и…

Эд не знал, смеяться ему или плакать, так что решил поинтересоваться у Ники:

– Ты тоже это видишь?

– Что?
– шепнула она, округлив глаза от страха.

– Ежа!

Ника глянула вниз на щетинистый шар. Потом на Эда. Моргнула.

– Да вот же он!
– указала растерянно рукой.

Вдруг Эд затрясся от нездорового, взрывоопасного смеха. Ника следила за ним с удивлением, а еж - с опаской, подрагивая мягкой пуговкой носа и потихоньку отступая.

– А откуда тут еж?
– через пару минут сумел выдавить Эд между судорогами.