Садовник (история одного маньяка)
Шрифт:
Эд раздраженно рванул воротник и ускорил шаг, не поспевая за фигуркой, подскакивавшей от радостного возбуждения далеко впереди, без умолку щебетавшей о том, какой замечательный фильм они только что посмотрели и какой не менее замечательный пойдут смотреть на следующей неделе ( не дай бог!)…
Они приближались к дому в почти полной темноте - такой же душной и жаркой, как в кино. Все тело покрывала липкая пленка пота, и было почти невозможно поверить, что какой-то месяц назад он мечтало лете. Маленькая
Легко толкая плечом незапертую (как и обычно) дверь, Ника пританцовывала и напевала что-то эстрадно-противное.
– Сколько раз я тебя просил закрывать эту чертову дверь!
– кулак Эда столкнулся с дверной рамой неожиданно для него самого.
Ника проследила его траекторию спокойным взглядом, проскользнула под рукой, упершейся в косяк, и без единого звука повернула ключ в замке, запирая. Потом снова открыла. Легко улыбнулась и вошла в дом.
– Ника, я серьезно! Мало ли кто может забраться, пока нас нет!
Уже стоя на пороге кухни, она обернулась:
– Ну кто сюда может влезть? Да и зачем - красть же нечего!
– и гордо проследовала на кухню. Через полшага сбилась и застыла с отвисшей челюстью, глядя широко раскрытыми глазами в угол, где стоял обеденный стол.
Оттуда седой в болезненном свете луны мужчина отсалютовал им стаканом.
– Приветствую, гипербореи!
Его низкий голос был наполнен чарующими обертонами профессионального певца. Хотя слышалась в нем и некоторая неуверенность, возможно, от допитой почти до конца огромной бутылки виски, которую Эд как-то притащил зимой «для сугреву», но, нырнув к Нике в постель, сразу же позабыл…
Собственно, не меньше самого появления незваного гостя удивляло то, что он еще до сих пор мог говорить.
Ника повисла на столешнице, улыбаясь с явным облегчением.
– Фу-у-ух, - быстрый взгляд на Эда, - Леня, как же ты меня напугал!… Точнее, нас, - и снова юркий ( оправдывающийся?) взмах ресниц в сторону мужчины.
– Ты почему свет не включил?
– ее голос звучал обыденно, словно и не ночь на дворе, и гость тут по своему праву.
Эд начинал закипать. Леня, значит…
– Да все никак не привыкну, - криво усмехнулся пьяный в дубину «Леня».
Ника кивнула и потянулась к выключателю. Свет залил комнату, вынудив нахала (вошел, никого не спросив!) прикрыться рукой, спасая глаза от сияния - слишком яркого после ночной полутьмы.
Эд рассматривал его с растущим раздражением.
Свободные брюки, наверное, были светлыми когда-то - много километров пути тому назад. Невообразимо грязная майка висела, словно ее снял с чужого плеча не слишком разборчивый любитель легкой наживы. И оставляла на виду многочисленные наколки, покрывавшие эффектное тело без всякой системы - вразброс: роза и кинжал на одном плече, колючая проволока - на другом, перстни, волк, лебедь, мышь, ворона, голова блеющего барана… Обнаженная игривая дева… Брови Эда ползли все выше - чего на нем только не было!
Татуировки выглядели необыкновенно
Взгляд Эда остановился на мастерски выполненной лире на тыльной стороне правой кисти, которой прикрывался гость.
– Кифара - блеск, скажи?
– незнакомец смотрел на него из-под пальцев, слегка улыбаясь. Его мальчишески пронзительные ярко-голубые глаза заставили Эда окончательно растеряться. Короткие вьющиеся волосы оказались оттенка спелой ржи.
Красавчик. Эд, как наяву, услышал сотни женских голосов, повторявших это слово - с придыханием, обожанием, обещанием…
Бутылка звякнула о край стакана. Леонид снова отсалютовал им и уничтожил содержимое одним глотком.
Эд неопределенно кивнул. Промычал:
– А-а-а, - и зачем-то отошел к Нике, которая выкладывала на тарелки закуску, - это… кто вообще такой?
Он изо всех сил старался говорить очень тихо и очень спокойно. Хотя ни то, ни другое не удавалось.
Ника схватила его за руку, как бы предупреждая о недопустимости дальнейших расспросов, и еле слышно произнесла:
– Старый друг.
Эд выразительно приподнял бровь. Но в этот момент «старый друг» вдруг начал что-то громко декламировать на незнакомом языке, пьяно картавя и растягивая гласные.
«Латынь? Греческий?» - Эд, пораженный такой переменой в поведении забулдыги, силился, но не мог опознать торжественную речь…
Опрокинув очередную порцию маслянисто-желтой жидкости и полыхнув исподлобья полубезумным взглядом, Леонид подтвердил кивком:
– Древне… мать его… греческий!
– и икнул.
Виски все-таки действовал. Высокообразованный гость казался все более рассеянным: голова его то склонялась к груди, то он вздергивал ее, как от удара кнутом, и удивленно озирался по сторонам…
Определить его возраст никак не получалось. В углах глаз - мелкие морщины, совершенно белые на фоне загара. Складка у губ глубока и обветрена. Нет, он не был молод. Но и человеком средних лет не выглядел - отчаянные голубые глаза смотрели так, словно вся его жизнь - впереди!… Против чего, опять же, говорили тюремные наколки.
– Э, человек! Да, ты!
Эд далеко не сразу понял, что обращаются к нему. Но указывающий палец сомнений не оставлял.
– Скажи, человек, - душевно обратился пьяный к Эду (а скорей, наверное, к воображаемому официанту вместо него). Посмотрел в пустой стакан и гадливо скривился.
– А… что за отраву я пью?
Эд задохнулся от возмущения. И проревел:
– Моюотраву!!!
Нечеткий взгляд наглеца сфокусировался на нем. Усмехнувшись и картинно подперев одной рукой подбородок, он обратился к Нике с умилением:
– А он с-смелый, да?
– для выразительности покрутил в воздухе пальцем вокруг Эда и восхищенно протянул на выдохе: - Ма-ла-де-е-ец! На Тезея похож.
Эда скрутил удушающий приступ ярости - весь этот цирк на глазах у егоженщины!