Сага о Форсайтах
Шрифт:
– Вик, - сказал наконец Бикет хриплым шепотом, - поклянись, что ты ни разу не позволила им коснуться тебя.
– Да, в этом я могу поклясться.
И она могла улыбаться при этих словах - улыбаться своей загадочной улыбкой! Как верить ей? Столько месяцев она жила, скрывая от него все, а потом - солгала ему! Он опустился на стул около стола и уронил голову на руки.
Викторина отвернулась и стала обвязывать сундучок старой веревкой. Бикет поднял голову, услышав звяканье крышки. Значит, она в самом деле хочет уйти от него? Вся жизнь показалась ему разбитой, пустой, как шелуха ореха на Хэмстед-Хисе. Слезы покатились у него из глаз.
– Когда ты была больна, - сказал он, - я воровал для тебя. Меня за это выкинули со службы.
Она быстро обернулась к нему.
–
– Книги. Все твое усиленное питание - с этих книг.
Целую минуту она стояла, глядя на него без слов, потом молча протянула руки; Бикет схватил их.
– Мне ни до чего дела нет, - задыхаясь, прошептал он, - клянусь богом! Лишь бы ты любила меня, Вик!
– И мне тоже! Ох, уедем отсюда. Тони, из этой ужасной комнатушки, из этой ужасной страны. Уедем, уедем подальше!
– Да, - сказал Бикет и прижал к глазам ее ладони.
VII
БЕСЕДЫ С ЭЛДЕРСОНОМ
Сомс ушел от Дэнби и Уинтера, думая то об Элдерсоне, то о "Белой обезьяне". Как и предполагала Флер, он крепко запомнил слова Обри Грина об этой картине, уцелевшем обломке жизни Джорджа Форсайта. "Есть плоды жизни, разбрасывать кожуру - и попасться на этом". Сомс пытался применить эти слова к области деловой.
Страна явно проживала свой капитал. При сокращении морских перевозок и кризисе на европейском рынке Англия импортировала продовольствие, за которое не могла расплатиться. По мнению Сомса, они на этом попадутся, и даже очень скоро. Престиж Британии - очень хорошая вещь, предмет восхищения всего мира и все прочее, но нельзя жить без конца одним восхищением. А тут застой в морских перевозках, разорение целого ряда концернов и толпы безработных - веселенькая история, нечего сказать! Даже страхование должно будет пострадать от этого. Может, Элдерсон все это предвидел и заблаговременно обеспечивает себя? Если все равно в конце концов попадешься - какой смысл быть честным? Эта мысль была так цинична, что вся форсайтская натура Сомса восстала против нее, - и все же она навязчиво лезла в голову. Стоит ли при всеобщем банкротстве трудиться, думать о будущем, оставаться честным? Даже консерваторы пере стали называться консерваторами - как будто это слово стало смешным и "консервировать" уже нечего. "Есть плоды, разбрасывать кожуру и в конце концов попасться на этом". Этот молодой художник хорошо сказал, и картину он сделал тоже хорошо, хотя Думетриус, как всегда, заломил несуразную цену. Куда Флер повесит картину? Возможно, в холле - там хорошее освещение, а тех, кто у них бывает, вряд ли особенно смутит обнаженное тело. Интересно, куда девались все картины с нагой натурой? Ему как-то не попадались картины с нагим телом - их так же трудно было найти, как пресловутого мертвого осла. Сомсу вдруг представилась вереница умирающих ослов, бредущих на край света с грузом этюдов обнаженного тела. Отгоняя от себя это экстравагантное видение, он поднял глаза и увидел вполне реальный собор св. Павла. Этого бедняги с цветными шарами что-то не видно. Впрочем, все равно сказать ему нечего. По странной ассоциации Сомс вспомнил о цели своего похода - об ОГС и полугодовом отчете. По его предложению они постановили просто списать эти германские дела - чистого убытку на двести тридцать тысяч фунтов! Дивидендов никаких не будет, и даже на следующее полугодие перейдет дебет. Но лучше вырвать гнилой зуб сразу и покончить с этим; акционеры за шесть месяцев до общего собрания привыкнут к потере. Он сам уже привык, и они со временем тоже привыкнут. Акционеры редко злятся, если их не пугать, - долготерпеливая публика!
В конторе старый клерк, как всегда, наполнял чернильницы из бутыли.
– Директор здесь?
– Да, сэр.
– Пожалуйста, скажите, что я пришел.
Старый клерк вышел. Сомс взглянул на часы. Двенадцать! Тоненький луч света скользнул по обоям и полу, В комнате не было ничего живого, кроме синей мухи и тикающих часов, даже свежей газеты не было. Сомс следил за мухой. Он вспомнил, как в детстве предпочитал синих мух простым за их яркую окраску. Это был урок. Яркие вещи, блестящие люди - самое опасное в жизни. Взять хоть кайзера и этого пресловутого
"Что же мне, вечно здесь торчать?" - подумал Сомс и подошел к окну. На этой широкой улице, выходившей к реке, солнце освещало только нескольких пешеходов и тележку разносчика, но дальше, на главной улице, грохотало и шумело уличное движение. Лондон! Чудовищный город! И весь застрахован! Что с ним будет через тридцать лет? И только подумать, что будет существовать Лондон, которого он не увидит. Ему стало жаль города, жаль себя. Даже старого Грэдмена не будет. Вероятно, страховые общества позаботятся обо всем - а может быть, и нет. И вдруг он увидел Элдерсона. Он был вполне элегантен в светлом костюме, с гвоздикой в петлице.
– Размышляете о будущем, мистер Форсайт?
– Нет, - ответил Сомс. Как этот человек угадал ею мысли?
– Я рад, что вы зашли. Я имею возможность поблагодарить вас за тот интерес, какой вы проявляете к делам Общества. Это очень редко бывает. Обычно директор-распорядитель все делает один.
Насмехается? Тон у него очень оживленный, даже слегка нахальный. Хорошее настроение всегда казалось Сомсу подозрительным - обычно тут крылась какая-то причина.
– Если бы все директоры относились к делу так же добросовестно, как вы, можно было бы спать спокойно. Я прямо скажу вам, что помощь, которую мне оказывало правление до того, как вы стали его членом, была... ну, скажем, просто ничтожной.
Льстит! Наверно, ведет к чему-то!
Элдерсон продолжал:
– Могу сказать вам то, чего не мог сказать никому другому: я очень недоволен тем, как идут дела, мистер Форсайт. Англия скоро увидит, в каком положении она очутилась.
Услышав такое неожиданное подтверждение своих собственных мыслей, Сомс вдруг ощутил реакцию.
– Нечего плакать прежде, чем мы расшиблись. Фунт стоит высоко, мы еще крепко сидим.
– Сидим в калоше! И если не принять решительных мер, мы так там и останемся. А вы знаете, что всякие решительные меры - это дезорганизация, и ощутимых результатов надо ждать годами.
И как этот человек мог говорить такие вещи и при этом блестеть и сиять, как новый медяк? Это подтверждало теорию Сомса: видно, ему безразлично, что будет. И вдруг Сомс решил попробовать.
– Кстати, о годах ожидания: я пришел сказать, что нужно, по-моему, созвать собрание пайщиков по поводу этих убытков на германских контрактах.
Сомс проговорил эти слова, глядя в пол, и внезапно поднял голову. Светло-серые глаза Элдерсона встретили его взгляд не сморгнув.
– Я ждал, что вы это предложите, - сказал он.
"Как же, ждал ты", - подумал Сомс, потому что он сам это только что придумал.
– Конечно, соберите акционеров, но вряд ли правление это одобрит.
Сомс удержался, чтобы не сказать: "И я тоже".
– И пайщики не одобрят. По долголетнему опыту я знаю, что чем меньше вы их впутываете во всякие неприятности, тем лучше для всех.
– Может быть, и так, - сказал Сомс, упрямо стоя на своем, - но это один из видов порочного нежелания смотреть фактам в глаза.
– Не думаю, мистер Форсайт, что вы в будущем сможете обвинить меня в том, что я не смотрел фактам в глаза. В будущем! Черт возьми, на что же этот человек намекает?
– Во всяком случае, я предложу это на ближайшем заседании правления, - сказал он.
– Конечно!
– поддержал Элдерсон.
– Самое лучшее - всегда доводить дело до конца, не так ли?
Снова чуть заметная ирония. Как будто он что-то скрывал. Сомс машинально посмотрел на манжеты этого человека, отлично выглаженные, с голубой полоской; на его пикейный жилет и пестрый галстук - настоящий денди Ничего, сейчас он ему закатит вторую порцию!
– Кстати, - сказал он, - Монт написал книгу. Я купил один экземпляр.