Сага о Форсайтах
Шрифт:
Не сморгнул! Только чуть больше обнажились зубы - безусловно фальшивые!
– А я взял две. Милый, бедный Монт!
Сомс почувствовал себя побежденным. Этот тип был забронирован, как краб, отлакирован, как испанский стол.
– Ну, мне надо идти, - объявил Сомс.
Директор-распорядитель протянул ему руку.
– Прощайте, мистер Форсайт. Я так вам благодарен!
Что это, Элдерсон даже пожимает ему руку? Сомс вышел смущенный. Так редко жали ему руку. Он почувствовал, что это его сбило, с толку. А может, это только заключительная сцена умелой комедии? Как знать! Однако теперь у него было еще меньше желания созывать собрание пайщиков, чем раньше. Нет, это просто был пробный камень - и тут Сомс промахнулся. Впрочем, другой камешек -
– Приятная встреча, Форсайт! Нам по дороге?
"Старый Монт" спускался по лестнице из "Клуба шутников".
– А вам куда?
– спросил Сомс.
– Иду завтракать в "Аэроплан".
– А-а, в этот новомодный клуб?
– Он идет в гору, вы знаете, идет в гору!
– Я только что видел Элдерсона. Он купил два экземпляра вашей книги.
– Да что вы! Вот бедняга!
Сомс слегка улыбнулся.
– Он то же самое сказал про вас! А как вы думаете, кто ему их продал? Молодой Баттерфилд!
– И он еще жив?
– Был жив сегодня утром.
Сэр Лоренс хитро сощурился.
– Знаете, что я думаю, Форсайт. Говорят, что у Элдерсона на содержании две женщины.
Сомс раскрыл глаза. Это мысль! Все объясняется тогда очень просто.
– Моя жена говорит, что одна из них безусловно лишняя. А вы что скажете?
– Я?
– сказал Сомс.
– Я только знаю, что этот человек хладнокровен, как рыба. Ну, мне сюда! До свидания!
Нет, никакой помощи от этого баронетишки не дождаться. Решительно ничего не принимает всерьез. Две женщины у Элдерсона! В его-то годы! Ну и жизнь! И всегда находятся такие люди, которым все мало, они идут на любой риск. Сомс не мог этого понять. Сколько ни изучай таких людей - ничего не разберешь! И все-таки такие люди существуют. Он прошел через холл в комнату, где завтракали "знатоки". Взяв со стола меню, он заказал дюжину устриц, но, вспомнив, что в названии месяца нет буквы "р", взял вместо них жареную камбалу [24].
VIII
СБЕЖАЛ
– Нет, родная, природа сдана в архив.
– Что ты хочешь этим сказать, Майкл?
– Да ты почитай романы с природой. Прилизанные описания корнуэлских скал или йоркширских болот - ты была когда-нибудь на йоркширском болоте? Просто не выдержать! А романы о Дартмуре! Жуть! Этот Дартмур, откуда приходят все страсти, - а ты была там когда-нибудь? Ведь все это ерунда! А эти, которые пишут о Полинезии! Ой-ой-ой! А поэты, из тех, что "брызжут и блещут", - разве они в состоянии показать природу? Те, которые работают под сельских простачков, чуть получше, конечно. В конце концов старик Уордсворт дал нам Природу с большой буквы, и она успокоительна, как бром. Конечно, есть еще настоящая природа, с маленькой буквы; если ты имеешь дело с ней, то тут обычно идет борьба не на жизнь, а на смерть. А Природу, о которой мы столько кричим, запатентовали, сделали из нее настой и разлили по бутылкам. Для современного стиля природа уже устарела.
– Ну, ладно, давай все же покатаемся по реке, Майкл. Может, выпить чаю в "Шелтере"?
Они уже подъезжали к дому, который Майкл называл "завидной резиденцией", когда Флер наклонилась вперед и, коснувшись его колена, сказала:
– Я к тебе и вполовину не так отношусь, как ты заслуживаешь, Майкл.
– Что ты, детка! А по-моему, так.
– Я знаю, я эгоистка, особенно
– Но ведь это из-за одиннадцатого баронета.
– Да, ребенок - большая ответственность. Я надеюсь, что он будет похож на тебя.
Майкл подвел лодку к пристани, сложил весла и сел рядом с Флер.
– Если он пойдет в меня, я его лишу наследства. Но сыновья обычно похожи на мать.
– Я говорю про характер. Я страшно хочу, чтоб он был веселый, спокойный и чтоб он чувствовал, что стоит жить на свете.
Майкл поглядел на ее губы - они дрожали, - на ее щеку, покрывшуюся легким загаром за этот день на солнце, и, наклонившись, он прижался к ее щеке.
– Я уверен, он будет славный малыш, веселый.
Флер покачала головой.
– Я не хочу, чтоб он был жадный и занят только собой - у меня, знаешь, это в крови; я вижу, как это плохо, и ничего не могу с собой сделать. Как ты умудряешься быть не таким?
Майкл взъерошил волосы свободной рукой.
– Солнце не слишком печет, маленькая?
– Нет, серьезно, Майкл, как ты умудряешься?
– Но ведь я тоже жадный. Ты ведь знаешь, как ты мне нужна. И тут уж ничем не поможешь.
Ее щека ласково потерлась об его щеку, и, осмелев, он сказал:
– Помнишь, как ты однажды вечером в этом самом месте подошла к берегу и увидела меня в лодке. Когда ты дулла, я стал на голову, чтобы охладить ее. Я тогда чуть с ума не сошел, совсем не надеялся.
– Он остановился. Нет! Не стоит ей напоминать, что в тот вечер она ему сказала: "Приходите опять, когда я наверно буду знать, что не добьюсь своего". Неведомый братец!
Флер сказала спокойно:
– Я была свиньей по отношению к тебе, Майкл. Но я была страшно несчастна. Это прошло наконец, совсем прошло. Теперь все в порядке, кроме моего характера.
– Ну, это ничего. А как насчет чаю?
Рука об руку они поднялись по лужайке. Дома никого не было: Сомс уехал в Лондон. Аннет - в гости.
– Дайте нам чай на веранду, - попросила Флер.
Сидя рядом с Флер, такой счастливый, каким он себя еще не помнил, Майкл чувствовал всю прелесть Природы с большой буквы, чувствовал косые лучи солнца, запах гвоздики и роз, шелест осин. Ворковали любимые голуби Аннет, а на дальнем берегу спокойной реки высились кроны тополей. Но в конце концов он так наслаждался всем этим потому, что рядом была его любимая, и смотреть на нее, касаться ее было его радостью. И впервые он чувствовал, что ей не хочется встать и упорхнуть куда-нибудь к кому-нибудь другому. Странно, что вот так, вне тебя, может существовать другой человек, который абсолютно отнял у всего на свете значение, забрал в свои руки "всю эту музыку", и что этот человек - твоя жена! Ужасно странно, особенно если подумать, что ты, в сущности, такое! Он услышал голос Флер:
– Мать у меня, конечно, католичка; она не ходит в церковь потому, что живет с отцом здесь. Она и меня не очень заставляла. Но я все думаю, Майкл, как мы поступим с ним.
– Пусть растет, как хочет.
– Не знаю. Чему-нибудь его надо учить, ведь он пойдет в школу. Католикам религия все-таки что-то дает.
– Да, вера вслепую. Это сейчас единственный логический путь.
– Я думаю, что человеку без религии всегда кажется, что ничто на свете не имеет значения.
Майкл чуть было не сказал: "Давай воспитывать его солнцепоклонником", но вместо этого проговорил:
– Мне кажется, чему бы его ни учить - все это только пока он сам не начнет думать, а уж тогда он решит, что ему больше всего подходит.
– Ну, а твое мнение, Майкл? Ведь ты один из самых хороших людей, кого я знаю.
– Ну да, - сказал Майкл, странно польщенный, - Разве?
– Нет, серьезно, что ты об этом думаешь, Майкл?
– Видишь ли, детка, никакой доктрины я не придерживаюсь, значит и религии у меня нет. Я считаю, что надо быть на высоте, - но это уже этика.
– Но ведь право же, трудно ни во что не верить, кроме себя самого. Если из какой-нибудь религии можно чтолибо извлечь, то не лучше ли ее принять?