Сага о Годрланде
Шрифт:
— Безумец, ты же видал тот сольхус? Там же сотни, если не тысячи марок в одной только крыше! Говорят, что внутри еще богаче: подсвечники из золота, всякие украшательства из серебра!
— Ага. И лютая смерть каждому, кто хоть пальцем их тронет. Болли повезло. В тот день, когда мы прибыли, как раз казнили одного такого умного: прокололи иглой пальцы на руках и ногах, макнули в твариную кровь и оставили прикованного на солнцепеке. Как же его корежило! А труп скормили тварям.
Оказалось, что парни тоже приехали в Гульборг с пустыми мошнами. Ни корабля, ни хирда, ни знания языка, только руны, мечи да отчаянное желание разбогатеть. Помыкались
— Сейчас нам, понятно, платят больше. Это тогда нас никто толком не знал. К тому же мы нынче умеем по-ихнему говорить. Стейн вон и читать научился!
— А Вигго жалко. Не повезло парню, — вздохнул Трёхрукий.
— Вигго — это тот хускарл с арены. Ликос. Волк то бишь, — подсказал Болли.
— Почему не повезло?
— Год назад мы хотели выкупить его свободу, но он отказался. Думал дойти до хельта на арене и получить лучшее место. Аколуф — это весьма неплохая должность. Да и стать хёвдингом на дромоне — тоже неплохо. Он бы сразу поднялся выше нас.
— Но Безднов пророк всё испортил.
— Это как?
— Если этого Хренианора устроит Волк, тогда он сделает его своим Солнцезарным. Это вроде как лучшие воины во всем мире. Они до мозга костей преданы пророку и готовы за него жизнь отдать. Вот только много ли им платят? Сможет ли Вигго уйти оттуда? Пока никто не слышал про бывших Солнцезарных. А если же Вигго не возьмут к сарапам, никто уже не предложит ему таких условий, как на арене. Для этих благородных ведь важен не сам человек, важно покрасоваться перед другими, мол, вон какой я богатый и щедрый, оторвал самого знаменитого воина. А через месяц-другой слава Вигго поугаснет.
— И что ему делать?
— Сейчас уже ничего, — пожал плечами Стейн. — Пока не будет известно решение пророка, никто Вигго к себе не возьмет. Разве что и дальше выступать на арене, но как вольный.
— А ведь поговаривали, что сам Алексиос, конунг Годрланда, пригласит Волка к себе на службу. В личные стражи. Там плата до ста илиосов доходит. Всё-таки игры-то были в честь конунга! Вигго так радовался, что станет хельтом в этот день, — покачал головой Болли.
— Да тут всем насрать на этого Алексиоса. Что он есть, что его нет, — Трёхрукий ударил кулаком по столу, но почти сразу успокоился. — Скорее всего, задумка была такая, чтоб двое благородных предложили Волку свою цену, последним бы поднялся Алексиос и предложил еще больше. Вигго счастлив, народ восхваляет щедрость конунга, все довольны. А говноед Абдуссамад взял и всё испортил. И Бездна бы с конунгом, на него уже давно все наплевали, а вот так испоганить жизнь Вигго…
Мы замолчали. Лавр зажег масляные светильники, притащил горькую кахву тем, кто еще не спал. Кахва — это такой мерзотный горячий напиток, который с сарапского переводится как «отгоняющий сон». После него и впрямь не хочется спать. Другой раб принес липкие медовые сладости. Уже почти задремавший Рысь схватился за кружку с кахвой и залпом выпил, чтоб взбодриться.
— Ну а ты, Безумец, зачем сюда подался? Как умудрился так быстро стать хельтом? Откуда хирд? Вроде ж не ты был тогда хёвдингом?
Скривившись
1 Аколуф — начальник стражи, состоящей из иноземцев.
Глава 6
Болли и Стейн выслушали рассказ о нашем походе в Бриттланд, о возвращении на Северные моря, о сарапах и о захвате Бездной земель ярла Гейра. Толстяк шумно выдохнул.
— Да-а-а. А я думал, это у нас тут забавы. Что думаешь, Трёхрукий?
— Надо возвращаться, — коротко ответил Стейн. — Но не сейчас, а уж на другой год. Не успеем мы до зимы через живичей пройти, застрянем в каком-нибудь городишке. Да и служба у нас пока не окончена.
— А ты, Кай, надолго сюда? Про долг Жирных и лекаря мы поняли. Но если через месяц всё сделаешь, чем займешься?
— Думал обратно пойти, — растерялся я.
— Не, не пробьешься. Давай вместе. С тебя корабль, с нас подмога в Раудборге. Уж наша сила точно лишней не будет.
И то верно. Я аж повеселел, как представил, что могут наворотить эти могучие воины. Мало того, что они едва ли не сторхельты, так ведь еще и каждая руна потом и кровью получена, и дары у них крепкие, Фомриром даденные.
— А пока вам стоит подыскать службу в Гульборге. Без покровителя вас через три месяца выкинут отсюда. Да и золотишко лишним никак не будет.
— Так, может, я к вашему ярлу и пойду?
Они переглянулись. Трёхрукий покачал головой:
— Тут, смотри, какое дело. У нашего покровителя есть особая придурь. Он берет на службу только тех, у кого явный и сильный Фомриров дар. Любит он, чтоб рядом стояли необычные воины. У Толстяка, если помнишь, дар редкий. Его на арене знаешь, как прозвали? Сфири! Это по-нашему молот. Потому что он подпрыгивал и бил всей тушей так, что арена ямами покрывалась. Меня звали Многоруким. Вряд ли в твоем хирде у каждого сильный дар. Да и сам ты ничего не сказал про себя.
Сам-то я не сомневался, что Скириров дар и редок, и силен, но говорить о нем я не хотел. Не потому, что не доверял Толстяку и Трёхрукому, просто сейчас мой дар был слаб и короток. А ну как я не смогу ухватить его?
И братья-норды были правы. Ни у кого из ульверов не было столь яркого боевого дара, кроме Альрика и Сварта. Ну, может, еще у Лундвара Отчаянного. И всё.
— И к кому ж тогда пойти? — спросил я.
— Прежде я б сказал идти через арену, чтоб показать силу и умения, — сказал Стейн. — Но из-за приезда Набианора всё летит в Бездну: как бы и вас не потащили к Солнцезарным. Так что лучше искать самим, только плата будет поменьше.
— Погоди, — перебил друга Болли. — У него же хирд. Он не один службу ищет, а с целым отрядом. Придется поискать тех, кому воины надобны не для красоты, а для дела. И главное — чтоб не чурались иноземцев.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
Стейн одним глотком допил кахву и пояснил:
— Мы почему смеемся… Гульборгцы не очень-то доверяют самим себе. Когда пришли сарапы, почти все благородные преклонились перед ними. Простой люд еще сражался, отказывался идти под солнечного бога, а те уже нацепили круги, забоялись потерять земли и богатства. И были случаи, когда против благородных вставали их же воины. Немало тогда богатеев померло в собственных постелях. С тех пор благородные стараются брать в ближники иноземцев, особенно уважают нас, нордов, потому как мы держим слово и служим честно.